– А как же доносы?

– Пущай полежат до срока. Вдруг и пригодятся, не ровен час. А теперь пошли со мной…

– Куда, ваше величество?

– Чай пить, – объявил царь Горох, дружески обнимая меня за плечи.

Мы с ним хорошо посидели. Несмотря на разницу в возрасте (мне – двадцать два, ему – тридцать три), мы отлично понимали друг друга. Царь был вдов, его жена, царица Ульяна, умерла три года назад, не оставив ему детей. Бояре, духовенство да и весь простой народ активно уговаривали государя жениться. Предлагались на выбор дородные красавицы из местных, самых благородных кровей, две княжны из сопредельной Тьмутаракани, польская королевна из соседнего Крякова и, по-моему, даже какая-то знойная негритянка из семьи многодетного вождя далекой Эфиопии. Однако Горох не горел желанием вновь охомутать себя законным браком. Его вполне устраивало тисканье дворовых девок в темных углах терема. Надо признать, мужчина он был симпатичный и жалоб на «последствия» никогда не получал, щедро отсыпая каждой подружке на столь богатое приданое, что их охотно забирали замуж царевы слуги. Но, так или иначе, царь отдавал себе отчет в том, что когда-нибудь вопрос о престолонаследии встанет ребром. Внебрачных детишек на государевом подворье носилось штук пятьдесят, а настоящего царевича все-таки не было.

– Да женюсь я, женюсь… Куда денусь? – рассуждал Горох, прихлебывая липовый чай с земляничным вареньем. – Вот хоть на Златке Збышковской из Крякова али на эфиопке энтой… как ее… Тамтамба Мумумба? Перекрестим в Татьяну Мумушкину, наденем сарафан, вот только как косу заплетать? Глядел я на ее портрет – на башке одни кудряшки! Чистая овца. Но ликом черна и прекрасна… В баню буду водить почаще, отмоется поди, побелеет, а?

– Это вряд ли, – вздохнул я. – У негров такая пигментация кожи. Тут уж ничего не попишешь, это на всю жизнь. Хотя… Вот ваши дети, например, могут рождаться либо черными, либо… не очень черными.

– Хм… утешил. А сам-то ты, Никита Иванович, чего холостым ходишь? Али до сих пор не приглядел себе ни одну зазнобушку?

– У меня была невеста… там, в моем мире. Хорошая девушка, педагогический институт заканчивала. Наташа…

– Знатного ли рода?

– Ну, это у нас не играло такой уж важной роли. Хотя она по материнской линии происходила аж от князей Долгоруких, основателей Москвы.

– Так чего ж ты тянул?! – возмутился царь. – Жениться надо было на княжне, а все ученье свое она бы и дома продолжила. Не след девице шибко образованной быть, не для того она в жизни предназначена. Ну да не горюй! Дело прошлое, чего было, того не воротишь… Она уж, поди, давно за другим.

– Утешили, – в свою очередь хмыкнул я.

А в самом деле, не могу сказать, чтобы я сходил с ума от разлуки, и был благодарен за это именно ей, моей далекой Наташе. Когда-то давно она, начитавшись Дейла Карнеги, вбивала в мою неуравновешенную голову искусство перестать беспокоиться и начать жить. Если не можешь сию минуту изменить ситуацию, не спеши, выдохни, займись другим делом, а к данной проблеме вернешься потом. Если же и потом ничего не изменилось, значит, такова твоя судьба и не стоит с ней бодаться – рога поломаешь. Живи тем, что есть. Помни о том, что было. Верь в то, что будет. Но не позволяй ни прошлому, ни будущему портить твою жизнь.

– Ну, что Бог ни делает, то к лучшему! – очень к месту подытожил мои умозаключения царь Горох. – Чую я – вместе мы свадьбы закатим, пока недосуг – дел полно. Мне еще послов иноземных принять надо, да и ты сюда не за чаями шел. Стрельцов-то поболее возьми, не хочу, чтоб боярин вдругорядь в искушение впал да со всеми своими холопьями вас вдоль улицы дрекольем попер. Вы – царевы люди! Государева служба! Милиция! Не хухры-мухры… В общем, действуй давай, сыскной воевода.

Я решил, что полусотни стрельцов мне будет более чем достаточно. Для пущей важности им было приказано идти за мной с песней, и улочки вздрагивали от залихватского:

Соловей, соловей, пта-шеч-ка!

Эх, да канареечка жалобно поет!

Очень красивое и впечатляющее зрелище. Пятьдесят рослых бородатых молодцов в красных праздничных кафтанах, с начищенными бердышами на плечо, барабанщиками и знаменосцем. Следом неслась счастливая стайка мальчишек, а пока мы добрались до боярского двора, за нами уже увязалась изрядная толпа ротозеев. Несмотря на обеденное время, столько народу полезло поглазеть на наш военный парад, что тесовый забор Мышкина буквально прогибался под напирающими представителями любопытствующих горожан. Время от времени кто-нибудь громко спрашивал:

– Люди добрые, а чаво случилось?

– Бояр Мышкиных под арест берут! – на всю улицу так же орал неизвестно какой умник.

– Да за что ж их так, сердешных?

– Как за что? Знамо дело, за государеву измену!

– Точно! Мышкины, они завсегда с басурманами снюханы были!

– Не приведи Господь…

– Да вот те крест!

– За воровство их берут! Стало быть, все из царева терема понатаскали: злата, серебра, сундуков с каменьями самоцветными – несметные тыщи! Ложки серебряные, и те уперли. Вот как государю наутро кашу-то подали да деревянную ложку в белы рученьки дали – тут-то и осерчал батюшка…

– Иноверцы они! Креста христианского не признают, в церкви к иконам задом становятся, перед храмом шапку не ломают, ручку попу не целуют…

– Вот-вот! Колдовская их порода и есть! Намедни все боярыню видели, когда она пестрой свиньей обернулась да вдоль по улице бежала, а в зубах у ей ворованный куренок был…

– Брехня! Откуль ты знаешь, что то боярыня была?

– Дык… А у ней серьга в ухе посверкивала, и ругалась сквозь зубы мастерски и все задом вертела… туда-сюда, туда-сюда! Вылитая боярыня и есть…

– Граждане! – Мне пришлось до надрыва горла повысить голос. – Попрошу разойтись по домам и не мешать работе органов правопорядка.

– Да ты не сумлевайся, сыскной воевода, мешать не будем! – восторженно завопили из толпы. – Ты токмо скажи, когда терем поджигать, а уж мы пособим. Поможем твоим органам. И пепла не оставим от государевых ослушников!

Я страдальчески вздохнул, жестом попросив стрельцов отогнать энтузиастов подальше, а сам деликатно постучал в ворота.

– Кто там? – задал неостроумный вопрос тот же мужик, что встречал нас с Ягой.

– Милиция.

– Не велено… – заскулил бедолага, но ворота отпер. А куда бы он делся, если