это просто оплеуха! Такие приводить мотивы! Четыре раза в неделю базар, а потому нам туда нельзя! Да почему именно нам? Почему не зеленщику или молочнице? Почему во Франкфурте не строят крытых рядов? С торговцами зеленью, фруктами и другими продуктами питания магистрат обращается не лучше, чем с нами. Нам всем приходится страдать от головотяпства магистрата. Но теперь довольно! Будет! Обороты на Магазинной площади были незначительны, овчинка выделки не стоила. Какому покупателю охота тащиться туда в дождь и слякоть? Наши товарищи, которые поехали, не выручили даже хотя бы на обратную дорогу. Железнодорожный билет, плата за место, плата за простой, подвоз, то да се. Кроме того, я особенно хотел бы высказаться и представить всему собранию, во Франкфурте уборные такие, что нет сил описать! Кому пришлось там побывать, тот может кой-что порассказать об этом. Подобного рода гигиенические условия недостойны большого города, и общественность должна это заклеймить где только возможно. Такие условия не могут привлекать посетителей во Франкфурт и приносят ущерб торговцам. А затем еще эти тесные помещения для торга: сидишь друг на дружке, как селедки в бочке».

После прений, в которых досталось и правлению за его бездеятельность, была единогласно принята следующая резолюция:

«Ярмарочные торговцы считают перенесение ярмарки на Магазинную площадь прямым для них оскорблением. Торговые обороты оказались значительно ниже таковых на прежних ярмарках. Магазинная площадь совершенно не подходит для устройства на ней ярмарки, так как она не в состоянии вместить все количество посетителей, а в санитарном отношении является позором для города Франкфурта-на-Одере, помимо того, что в случае пожара торговцы погибнут вместе со своим имуществом. Собравшиеся ожидают от городского магистрата перенесения ярмарки обратно на Рыночную площадь, так как только таким путем создается гарантия ее дальнейшего существования. Вместе с тем собравшиеся настаивают на снижении арендной платы за торговое место, так как при данных условиях они не смогут хотя бы приблизительно выполнить свои обязательства и вынуждены будут искать помощи общественной благотворительности»[130].

Биберкопфа неудержимо влекло к оратору. «Вот это, Мекк, человек, как будто созданный для сего мира». – «А ты попробуй поприжать его; может быть, что-нибудь тебе и перепадет». – «Этого ты не можешь знать, Готлиб. Помнишь, как меня евреи-то из беды вытащили? Ведь я уже и по дворам ходил, и Стражу на Рейне[131] пел – вот до чего у меня тогда в голове помутилось. А евреи меня выудили и рассказали мне разные истории. Слова, сказанные хорошим человеком, тоже хорошая штука, Готлиб». – «Ну да, история с этим поляком, Стефаном-то. Эх, Франц, у тебя в голове и сейчас еще винтика не хватает». Тот пожал плечами. «Дались тебе мои винтики, Готлиб. Нет, а ты стань на мое место, да потом уж и говори. Вон тот человечек, с горбом который, – хорош, я тебе говорю, первейшего сорта». – «Пусть будет по-твоему. Но только тебе бы лучше позаботиться о деле, Франц». – «Позабочусь, позабочусь, всё своим чередом. Я ведь от дела не отказываюсь».

Он встал, пробрался сквозь толпу к горбуну и почтительно обратился к нему за справкой. «Что вам угодно?» – «Да вот, хочу вас кое-что спросить». – «Прений больше не будет. Прения окончены. Будет с нас, сыты по горло. – Горбун был, видимо, раздражен. – Что вам, собственно говоря, нужно?» – «Я. Вот тут много говорилось о франкфуртской ярмарке, и вы прекрасно провели свое дело, за первый сорт. Это я и хотел вам сказать лично от себя. Я совершенно с вами согласен». – «Очень рад, коллега. С кем имею удовольствие?» – «Франц Биберкопф. Мне было очень приятно видеть, как вы справились со своей задачей и всыпали франкфуртцам». – «То есть магистрату». – «За первый сорт. Разделали их под орех. Они теперь и не пикнут. В эту дырку они во второй раз уж не полезут». Горбатый человек собрал бумаги и спустился с трибуны в прокуренный зал. «Очень приятно, коллега, очень, оч-чень приятно», – сказал он. Франц, сияя, расшаркался. «Так о чем же вы хотели справиться? Вы член нашего союза?» – «К сожалению, нет». – «Ну это мы сейчас устроим. Идемте за наш стол». И вот Франц сидит за столом президиума среди раскрасневшихся, разгоряченных голов, пьет, раскланивается, получил в конце концов на руки бумажку. Взнос он обещал уплатить первого числа. Попрощались за руку.

Еще издали помахивая бумажкой, Франц заявил Мекку: «Теперь я – член берлинского отделения союза. Понимаешь? Вот, читай, что тут написано, Берлинское отделение имперского союза германских торговцев вразнос. Хорошее дело, а?» – «Значит, ты теперь торговец текстильными товарами? Тут написано: текстильные товары. С каких же это пор, Франц? И что у тебя за текстильные товары?» – «Да я вовсе не говорил о текстильных товарах. Я говорил о чулках и передниках. А они настояли на своем: текстильные товары. Ну и пускай. Платить я буду только первого числа». – «Чудак-человек! А если ты, во-первых, пойдешь с фарфоровыми тарелками или кухонными ведрами. Или, может быть, будешь торговать скотом, вот как эти господа? Ну скажите, господа, разве не глупо, что человек берет членский билет по текстильной части, а торговать пойдет, скажем, скотом?» – «Если скотом, то крупным я не советую. С крупным скотом тихо[132]. Пусть лучше займется мелким». – «Да он вообще еще ничем не занялся. Факт. Знаете, господа, он только еще собирается. Вы даже можете сказать ему, – да, да, Франц, – чтоб он торговал мышеловками или гипсовыми головками». – «Ну и что ж? Если на то пошло, Готлиб, только бы прокормиться. Конечно, не надо непременно мышеловками, потому что тут слишком большая конкуренция со стороны аптекарских магазинов, которые торгуют разными ядами; а про гипсовые головки – почему бы не попробовать распространять гипсовые головки в маленьких городах?» – «Вот извольте: человек берет свидетельство на передники, а уже собирается идти с гипсовыми головками!»

«Да нет же, Готлиб, вы совершенно правы, господа, ты, Готлиб, напрасно хочешь обернуть дело таким манером. Всякое дело надо правильно осветить и надо правильно к нему подойти, как горбатый человек подошел к делу с франкфуртской ярмаркой, которое ты даже и не слушал». – «Да оно меня нисколько не касается, и этих господ тоже». – «Хорошо, Готлиб, хорошо, господа, я вовсе и не хочу ставить вам в упрек, но только вот я, что касается моей личности, слушал внимательно и нахожу, что было очень интересно, как он все это осветил, спокойно, но ярко, несмотря на слабый голос, – вероятно, у него с легкими неладно, – и как все шло в полном порядке, а потом эта резолюция, где все на своем месте, каждый пунктик,