Она поспешила вниз, скользя на натертых ступенях, так как на ногах ее были толстые шерстяные носки, и едва не упала, но, к счастью, удержалась на ногах, и сразу же помчалась по ковровой дорожке к библиотеке.

– И скорее развести в камине огонь, огонь, огонь, - шептала она на бегу. Вот добежит она до библиотеки и сразу же вызовет звонком прислугу, и очень скоро в камине разгорится веселое пламя. И нос ее отогреется, и пальцы утратят этот кошмарный голубоватый цвет, и…

Она толкнула дверь в библиотеку.

И пронзительный вопль сорвался с ее губ. В камине уже пылал огонь, и возле него спиной к ней стоял мужчина, протянувший к пламени замерзшие руки.

Франческа огляделась, ища что-нибудь, что можно было бы использовать в качестве оружия.

И тут мужчина обернулся.

– Майкл?!

* * *

Он никак не думал, что она окажется в Лондоне. Ему, черт возьми, и в голову не пришло, что такое возможно! Не то чтобы это что-то изменило, но все же он был бы готов к этой встрече. Он бы потренировался изображать на лице мрачную усмешку или по крайней мере побеспокоился о том, чтобы к решительному моменту одеться безупречно и как следует войти в роль неисправимого повесы.

Так нет же! Вместо того он стоит теперь перед ней разинув рот и старается не обращать внимания на то, что из одежды на ней одна только темно-пунцовая ночная рубашка и пеньюар из такой тонкой и прозрачной ткани, что легко различить очертания…

Он нервно сглотнул. Не смотреть. Ни в коем случае не смотреть.

– Майкл? - снова вырвалось у нее.

– Франческа, - отозвался он, так как надо же было сказать что-нибудь. - Что ты здесь делаешь?

И кажется, тем вывел ее из оцепенения.

– Что я здесь делаю? - переспросила она. - Это ведь не я предположительно должна находиться сейчас в Индии. Что ты здесь делаешь?

Он небрежно передернул плечами:

– Я подумал, что пора мне вернуться домой.

– Написать ты не мог?

– Тебе? - спросил он, приподняв бровь. Ирония, как и задумывалось, достигла цели. Она не написала ему ни единого письма за все время его странствий. Он отправил ей три, но, после того как стало очевидно, что отвечать она не намерена, всю переписку стал вести через свою мать и мать Джона.

– Да хоть кому-нибудь, - ответила она. - Тогда кто-нибудь был бы здесь, чтобы встретить тебя.

– Ты же здесь, - заметил он. Она нахмурилась:

– Если бы мы знали, что ты приедешь, то подготовили бы дом к твоему приезду.

Он снова передернул плечами. Это движение вполне соответствовало образу, который он так отчаянно старался создать.

– Дом вполне готов.

Она зябко обхватила себя руками, тем самым полностью закрыв от его взоров свою грудь, что, он не мог не признать, было только к лучшему.

– Ну все равно, можно было написать. - И голос ее показался резким в ночной тишине. - Этого требует простая вежливость.

– Франческа, - сказал он, вновь поворачиваясь к камину, чтобы продолжить растирать замерзшие руки у пламени, - ты хоть представляешь, сколько идет почта из Индии?

– Пять месяцев, - незамедлительно ответила она. - Четыре, если ветра благоприятствуют.

Черт возьми, так и есть!

– Ну, пусть так, - продолжал он брюзгливо, - все равно, когда я принял решение, уже не было никакого смысла сообщать письмом о моем приезде. Письмо отправилось бы с тем же кораблем, что и я.

– В самом деле? А мне казалось, что пассажирские суда всегда идут медленнее тех, что возят почту.

Он вздохнул и посмотрел на нее через плечо:

– Все суда возят почту. И потом, разве это имеет значение?

Мгновение ему казалось, что она ответит утвердительно, но она сказала спокойно:

– Ну конечно, не имеет. Важно, что ты снова дома. Представляю, как обрадуется твоя мать.

Он отвернулся, чтобы она не увидела его невеселой улыбки.

– Да, - буркнул он, - разумеется.

– И я… - Она замолкла, прочистила горло. - Я тоже очень рада, что ты вернулся.

Прозвучало это так, словно она убеждала саму себя, но Майкл решил раз в жизни разыграть роль безупречного джентльмена и не замечать этого.

– Тебе холодно?

– Не очень, - ответила она.

– Врешь.

– Ну, привираю слегка.

Он сделал шаг в сторону, чтобы освободить для нес место возле горящего камина, и, не услышав за спиной никакого движения, приглашающим жестом указал на свободное место рядом с собой.

– Я пойду к себе, - сказала она.

– О Господи, Франческа! Если тебе холодно, подойди к огню. Я не кусаюсь.

Она скрипнула зубами и, сделав шаг вперед, встала рядом с ним возле жаркого пламени. Но она встала чуть в стороне от него, так, чтобы их разделяло некоторое расстояние.

– Ты хорошо выглядишь, - сказала она.

– Ты тоже.

– Много времени прошло.

– Да. Четыре года, по-моему.

Франческа нервно сглотнула, недоумевая, отчего так трудно складывается разговор. Это же Майкл, не кто-нибудь! Не должно ей быть с ним трудно. Да, они расстались нехорошо, но ведь это было в те мрачные месяцы после смерти Джона. Они все тогда страдали и, как раненые животные, кидались на всякого, кто попадался им на пути. Но сейчас другое время. Бог свидетель, она часто думала об этой встрече. Ведь не мог же Майкл отсутствовать вечно. Все это понимали. А она, после того как ее первоначальный гнев прошел, стала питать надежду, что, когда он возвратится, они смогут предать забвению все то неприятное, что произошло между ними.

И снова будут друзьями. Ей так нужен был друг!

– Есть какие-нибудь планы? - спросила она больше потому, что молчание становилось тягостным.

– В данный момент единственное, о чем я могу думать, - это о том, чтобы согреться, - буркнул он.

Она не удержалась от улыбки:

– Действительно, на редкость холодный выдался день.

– Я и забыл, какие здесь бывают дьявольские холода, - пожаловался он, зябко потирая руки.

– А я-то думала, что воспоминания о шотландских зимах никогда не изгладятся из твоей памяти, - негромко заметила Франческа.

Он повернулся к ней, и губы его изогнулись в кривоватой улыбке. Он изменился, вдруг поняла она. О, были, разумеется, и очевидные перемены, которые заметил бы всякий. Загар, и загар совершенно невообразимый, и серебряные пряди, появившиеся в некогда черных как смоль волосах.

Но он изменился и в другом. Складка губ - губы его были теперь сжаты плотнее, если это только возможно. И исчезла свойственная ему грация движений. Он всегда держался с такой непосредственностью, с такой легкостью, что ясно было, как хорошо он чувствует себя в своем теле. А теперь он был… как натянутая струна.