спит на соломе у чужого амбара. Мальчик радовался, когда уходил один, и печалился, когда уходил другой, но главным было не чувство, а мысль, переполнявшая все его существо и относившаяся к обоим: какой он большой! Их огромность подавляла его, низводила до козявки, копошащейся в траве под ногами.

Сейчас, скрытый за деревом и туманом, он испытывал примерно то же самое, глядя на человека у костра. К этому примешивался еще и голод: он охотно бы поел мяса и похлебал из горшка.

И тут незнакомец сказал:

– Чего стоишь в темноте, выходи-ка на свет.

Контрабандист весь покрылся мурашками, но сказал себе, что это просто от неожиданности.

– Да, погреться бы не мешало. – Сам он заранее решил, что костер ни в коем случае разводить не будет.

– Так веди свою животину с повозкой сюда и посиди со мной. – Незнакомец повел рукой с ополовиненным средним пальцем. Рассеченная когда-то нижняя губа срослась неровно, начинавшийся от брови шрам уходил в бороду. На правом глазу сидело бельмо. На волосатом боку высветились три рубца: в свое время он подвергся бичеванию, как раб или преступник. – Давай, веди своего вола.

Контрабандист поспешил назад, в темноту, спрашивая себя: возможно ли это? Говорят, он иногда ходит в разведку один.

Ветка царапнула о повозку. Нащупав повод, он двинул вола вперед.

Листья чернели пятнами в освещенном костром тумане.

– Я, может, и ошибаюсь на твой счет, – усмехнулся контрабандист, снова выйдя на свет, – но ты, похоже, хорошо здешние места знаешь.

– Только потому, что знаю эту полянку, известную всем контрабандистам от Еноха до Авилы? – Незнакомец хмыкнул и проткнул еще один кусок мяса палочкой, приготовленной, пока контрабандист ходил за повозкой.

– Я, к примеру, о ней не знал, пока одна очень странная путница не сказала мне, как ее найти.

На деревянной тарелке у костра лежал большой шмат сырого мяса с остатками шкуры, а рядом – нож длиной с ляжку.

Контрабандист привязал вола к тонкому деревцу рядом с ослом.

– Ты, видно, привык распоряжаться.

– Потому что я малость постарше тебя? – Незнакомец протянул ему мясо на палочке. – Или ты принимаешь меня за таможенника, сидящего тут, чтоб кормить молодых воров?

– Нет, на таможенника ты не похож. – Присев на корточки по ту сторону костра, контрабандист пристроил свою палочку рядом с вертелом незнакомца. – Глаз, что с бельмом, у тебя зрячий?

Незнакомец ухмыльнулся. У него не хватало двух зубов сбоку, а тот, что рядом с дырой, сильно подгнил.

– Достаточно зрячий, но если не хочешь меня разозлить, не подходи ко мне справа. Он отличает день от ночи, свет от тени, а вблизи и улыбку от хмурой мины отличить сможет. Ну, а от другого и вовсе ничего не укроется. Зачем тебе это знать?

– Да просто, наверно, многие думают, что ты на этот глаз слеп. Может, и одноглазым тебя называют?

– Называют иногда, да я и не против. Знавал я одного карлика в Кхаки, так его Заморышем звали. Другой, из Венаррского каньона, был в полтора раза выше меня, ручищи-ножищи что стволы древесные, грудь и живот как две пивных бочки – он у нас звался Кабаном. Прозвища не в обиду дают, надо ж как-то назвать человека.

– Но ты говоришь, что этим глазом кое-что видишь, поэтому одноглазым тебя могут назвать только те, кто знает не близко – близкие так не скажут. А в Неверионе правит не только императрица, изобильная и щедрая владычица наша.

– Чьи таможенники сильно докучают таким, как мы с тобой, а? – Незнакомец снял с огня вертел, понюхал мясо. – К чему ты спрашиваешь? Принимаешь за таможенника меня? Что ж, тем, кого встречаешь в пути, доверять и верно не следует. Но здесь, поверь мне, бывают только контрабандисты – это тебе любой скажет.

– Может, ты был контрабандистом… когда-то прежде? А еще раньше ошейник носил?

– Какой еще ошейник? – нахмурился незнакомец.

– Такой, к которому прилагаются вот эти рубцы. Рабский.

Незнакомец вонзил зубы, здоровые и гнилые, в мясо и стал жевать, заливая бороду соком.

– Знаком тебе Колхари?

Контрабандист кивнул.

– Так я и думал. Говоришь по-городскому. Знаешь мост, ведущий через речку в старую часть города, Шпору? Там еще рынок есть?

Контрабандист кивнул снова.

– Когда я был твоих лет, даже моложе, и впервые в город пришел, то уже носил на себе шесть рубцов от кнута – наградил один пристав. Я был парень озорной еще до того, как бродяжить начал. А средство успокоения у них одно – кнут, будь ты раб или свободный крестьянин. Но когда я шел через мост – ты ведь знаешь, что на нем происходит?

Контрабандист кивнул в третий раз.

– Я встретил там человека тех же лет, что и я теперь. Красивого собой. Посмотришь – человек как человек, такой же, ты да я, но дом, куда он меня привел, был роскошный. Собственный выезд, пара лошадей и кучер на козлах – на мост этот кучер, конечно, его не возил. Свои грязные делишки он скрывал ото всех. Так вот, у него был ошейник, какой рабы носят. Он то на мою шею его надевал, то на свою собственную. И мы с ним… ну, ты понимаешь, о чем я, иначе бы не спрашивал, так? Платил он хорошо, пригоршню железных монет каждый раз, да и золотые перепадали. Говорил, что я вылитый раб со своими рубцами. Но это было давно и ничего для меня не значило. Теперь я этим больше не занимаюсь. Встречались тебе такие?

– Бывало.

– Их полно на той канаве. Говорят, что с тех пор, как появился Освободитель, они открыто щеголяют в своих ошейниках, ничего не стыдясь. – Он откусил и прожевал еще кусок мяса. – Говорят, и Освободитель тоже из них.

– Но по-настоящему ты рабом не был?

– А хоть бы и был, так что? Ешь давай, пережаришь – весь вкус пропадет.

Контрабандист снял свой вертел с огня, сок тут же потек на пальцы.

– Раб – не человек, не мужчина. А вот если человек бывший раб, то тем больше для него чести, ты не находишь?

– Тот, кого я считаю самым великим человеком в Неверионе, был когда-то рабом. – Теперь это прозвучало не так убедительно, как раньше – может быть, потому, что перестало быть правдой? – Его войско стоит где-то неподалеку – к востоку отсюда, я слышал.

– Чье войско, Освободителя? Да, кое-кто говорит, что он одноглазый и со шрамом, вроде меня. Не знаю, правда ли, но тебе-то что за дело? Видел ты его когда? И узнал бы, если б увидел?

– Мне говорили,