– Как там у тебя обстановка?

– Хреново, сейчас с работягами объясняться буду.

– Ясно. Значит, твой дармоед Кузькин так и не достал деньги на зарплату?

– Не мой Володя, а твой. Не я его себе в компаньоны приглашал! – уколол Зыков друга за шестилетней давности компромисс, на который пошёл Кудряшов, пристроив вторым человеком в «ЦВЕТМЕТ» этого нагловатенького молодого человека со стороны, зятя какого-то таможенного чина. Взглянув на прислушивающегося к разговору кладовщика, Зыков отошёл подальше и заговорил тише. – Ну, кто ему сейчас под честное слово деньги даст? Будто сам не знаешь, какая обстановка. Всё же стоит, вся цепочка, сплошные неплатежи.

– Ты мне обстановку не объясняй, я не того боюсь. Мне не нравится твоё отношение к делу в последнее время. Я понимаю у тебя проблемы с Андреем, но сейчас не время хандрить. Соберись Коля, кризис на дворе, мы должны сейчас из кожи лезть…

– И что ты предлагаешь? – резко перебил Зыков и сделал знак подошедшему Рябушкину, чтобы тот обождал, пока он кончит разговор.

– Коля ты отлично знаешь, что я предлагаю. Съезди сам в банк, поговори. Кто такой ты и кто такой Кузькин.

– Он финансовый директор. Это его работа, пусть ездит.

– Всё так Коля, но сейчас не время в позу становиться. Производство надо спасать. Вон вчера у Прохорова, что то вроде бунта случилось. Его самого за грудки трясли, зарплату требовали. Ты что, того же хочешь!? – в голосе Кудряшова ощущалось нешуточное беспокойство.

– Да ну, неужто, месяц без зарплаты и сразу за грудки? – недоверчиво переспросил Зыков, ничуть, впрочем, не озаботясь, даже заулыбавшись.

– Он, конечно, сам дурак, набрал чёрти кого, но дело-то в том, что у него сейчас всё встало. Я боюсь как бы и у тебя… Съезди Коля сам в банк, – почти умолял Кудряшов.

– Ладно, Володя не паникуй раньше времени, – некоторая растерянность Кудряшова, напротив, как бы добавила уверенности Зыкову. – Пока поставщики бастуют, на мелких партиях сырья перебиваться будем. Я уже снабженцев разослал, чего-нибудь найдут, не в лесу, в Москве живём. И насчёт зарплаты не дрейфь. Своих я уговорю подождать. Думаю, меня за грудки не возьмут.

– Ну, как знаешь, – беспокойно вздохнула напоследок трубка.

Казалось, за тридцать с лишком лет голос Кудряшова совсем не изменился. В трубке он звучал также как и тогда, когда Зыков впервые его услышал, на общем собрании первокурсников только что поступивших в престижный московский экономический ВУЗ. Володя приходился сыном крупной номенклатурной шишки. Знакомством и дружбой с Кудряшовым Зыков был обязан своим недюжинным математическим способностям. Тот сразу выделил из немногочисленной среды робких провинциалов этого скромно одетого, говорящего с волжским «оканием» парня и использовал все годы учёбы прежде всего как ходячую ЭВМ.

Благодаря дружбе с мажором немало благ предназначенных Володе перепало и Коле. Хоть и с красным дипломом окончил он институт, но быть бы ему где-нибудь в заштате рядовым, а потом старшим экономистом, написать годам к 35-ти кандидатскую, если повезёт попасть на преподавательскую работу, опять же в дыре, и годам к 50-ти защитить докторскую – максимум возможного для способного, но без связей советского человека. Однако у Зыкова получилось по-другому. Кудряшов с синим дипломом стал для него мощным буксиром – они вместе распределились в Москве, сначала НИИ, потом ГОСПЛАН…

Не смотрелся Зыков «новым русским». Молва рисовала отечественного нувориша обязательно молодым человеком, говорящим с уголовным «акцентом». Но большинство предпринимателей в первые постсоветские годы вышло из опытных хозяйственников. И внешность у Зыкова была самая «хозяйственная»: рост выше среднего, почти квадратный, но не мощный, а рыхлый, с выпирающим животом, с глубокими залысинами, обнажавшими высокий лоб, не благородный «сократовский», а скорее мыслителя сельского масштаба. Одет он в дорогой, но мятый, давно нуждающийся в чистке плащ, из под которого двумя неприглядными серыми столбами, без признаков глажки, ниспадали на не чищенные ботинки брюки. Вид солидного, но совершенно не следящего за собой вдовца, давал основания для рабочих называть Зыкова не иначе как «мешок с трухой», или ещё похуже. Впрочем, сейчас им было не до внешности их «горячо любимого» хозяина. Они с нескрываемой тревогой ждали оглашения судьбы фирмы, их собственной судьбы.

Зыков спокойно вышел к стоявшим полукругом рабочим. Он никогда не опасался их, возможно потому, что не являлся потомственным руководителем и детство провёл в бараках рабочего посёлка – он знал этот социальный тип не по-наслышке и не по учебникам. Кузькин, панически боявшийся общаться с рабочими, не раз жаловался шефу, что покрывается холодным потом, когда заходит в цех – ему казалось, что те только и ждут момента, чтобы столкнуть его прямо в плавильную печь. Зыков лишь посмеивался, отлично понимая, почему работяги стоящие смену у горячих печей, дышащие всякой дрянью, с руками в мазуте, ржавчине и порезах ненавидят этого хлыща, высокомерного, лощёного, с холёными руками, одетого как денди… молодого. Особенно унизительно, когда тобой немолодым командует молодой, этакий хваткий, самоуверенный, преуспевающий в новой жизни. Прохоров, директор такой же дочерней фирмы, которому явно завидовал Кузькин, тоже был молодой да ранний. В этом видел Зыков одну из причин инцидента, о котором ему сообщил Кудряшов по телефону. А Зыков уже не молод, и этим сорока и пятидесятилетним рабочим не так зазорно терпеть его нытьё, выполнять распоряжения. Его матерную ругань воспринимали куда спокойнее, чем молчаливо-высокомерное дефилирование по цеху Кузькина.

Зыков начал говорить, лишь слегка повысив голос, как раз настолько, чтобы перекрыть гул печей и производственный шум, доносившийся из соседнего цеха, арендуемого фирмой по ремонту легковых автомобилей. Рабочие стояли рядом «взяв» директора в живое полукольцо.

– Ни для кого из вас не секрет, что после семнадцатого августа вся наша экономика вступила в полосу кризиса, который, судя по всему, углубляется, – Зыков остановился, понимая, что начал со слишком общих фраз и надо бы говорить попроще. – В общем, мужики, дело дрянь. Банки прекратили выплаты по счетам, возник дефицит наличности и организации, которым мы поставляли металл, не могут с нами за него расплатиться, ну а мы, естественно, с вами и с поставщиками. Всё застопорилось и когда эта пробка рассосётся неясно, но в ближайшее время улучшения ожидать не приходится. – Зыков обвёл взглядом слушателей: хмурые, нездорового цвета лица людей по много лет проработавших на вредном литейном производстве… Но Зыков знал и другое. В советские времена на этом сверхсекретном заводе эти же рабочие и НТРовцы, работая над щедро финансируемыми проектами «оборонки» и «космоса», «заколачивали» по пятьсот – восемьсот рублей в месяц, на уровне академиков и генералов, при средней зарплате в стране сто пятьдесят – двести. Они смолоду избалованы непомерно высокими для рядовых рабочих и служащих заработками. Зыков на том и строил свой расчёт: они не должны стремиться назад, в НИИ на нищенскую зарплату и тем более вообще остаться без работы, они должны во что бы то ни стало цепляться за его фирму. Потому, обведя взглядом этих, некогда сверхпривилегированных советских рабочих, Зыков заговорил жёстче: