– Пошел вон,– твердо повторила жена и заплакала, некрасиво скривив полные губы. – Уходи. Уходи!

Я взял ее за плечи, но она резко отстранилась, повернулась ко мне спиной и побрела в комнаты, шаркая ногами по толстому свежекупленному паласу. Я остался на месте: сунул руки в карманы и прислонился спиной к двери.

Оставаться здесь – небезопасно. У подъезда меня вполне может ждать милицейская засада. Босс Михаил предупредил меня о готовящемся аресте еще позавчера и отдал твердое распоряжение: временно лечь на дно; ночевать только в потайной квартире; днем из офиса не выходить.

Я все же прошел в комнату – по дороге нагнувшись и подняв с пола рассыпанные деньги – и сказал негромко:

– Мне очень жаль тебя. Я знаю, что делаю тебе больно... Мне тоже больно... Но мы с тобой не можем по-другому.

Ирма молчала. Смотрела в темное окно. Ее плечи вздрагивали.

– Хорошо,– смиренно поправился я, сжимая в руках разноцветные лохматые пачки. – Это я виноват. Это я не могу по-другому. Не мы, а я, персонально. Но ты тоже должна меня понять. В такой момент, как сейчас, я долженмногоработать. Чем больше, тем лучше! Круглосуточно! Я получаю сверхприбыли. Каждый день обеспечиваю нас на год вперед. Наше будущее само идет в руки! Как только я заработаю все, что нам нужно, я брошу все и посвящу всего себя...

Жена закрыла ладонями уши. Я замолчал, положил стопу мятых купюр на первую попавшуюся горизонтальную поверхность и вернулся к двери.

И – ушел, оставив плачущую женщину наедине с деньгами.

Подменил одно другим.

2

Лежа на твердом лефортовском матрасе и перебирая в памяти подробности последнего разговора с женой, я проклинал себя самыми страшными средневековыми проклятьями. Схватил спутанные, уже немного сальные волосы, прокусил нижнюю губу и втянул смешанную со слюной каплю теплой крови. Пятьдесят раз назвал себя подонком и еще сто раз – свиньей, напыщенным имбецилом и помпезным говнюком.

Что я наделал? Зачем предал самых близких? А вдруг я застряну тут на долгие месяцы? Или даже на годы? Как они выживут без меня? Жена ни к чему не приспособлена. Она с семнадцати лет прочно привыкла к тому, что я все решаю, таскаю в дом деньги и еду. Что она станет делать теперь? Ей придется пройти через ад. Я был ее опорой. Я построил вокруг нее хрустальный дворец. Я дал ей комфорт. И зачем? Чтобы теперь оставить ее одну? Посреди этого сборища хитрых и жестоких гадов, именуемого «окружающий мир»?

Чудовищный комплекс вины перед любимыми людьми поглотил мое естество. Когда я вернусь домой, все будет по-другому, поклялся я самому себе. Больше никаких пьянок. Никаких полночных бдений возле мерцающего экрана. Никакой работы по сто часов в неделю. Только такой природный идиот, как я, и притом жестокий, может причинять боль собственной жене.

Но теперь я умный, меня вылечили лекарством под названием «баланда»,– как только я вернусь, я немедля упорядочу свою жизнь, и у нас – у жены и сына, у сестры, у мамы и отца – у тех, кого я люблю, все будет хорошо...

Маленькое, размером не более ладони, зеркальце было вделано в стену моего обиталища, над умывальником. Я приблизился, заглянул и увидел плавающую в желтом бульоне электрического света бледную, небритую физиономию. Нижняя губа кровоточила.

– Клясться глупо,– произнес желтолицый дурак с той стороны. – Не клянись. Не зарекайся. Ни от чего, никогда не зарекайся.

Да, я знаю. Обещать – последнее дело. Так принято считать меж умными людьми. Но я обязан, я не могу не пообещать самому себе – именно сейчас и здесь, в следственной тюрьме, в одиночке, – что я вернусь в семью совсем другим человеком. Спокойным, веселым, внимательным.

– А ты сначала вернись,– заметил желтолицый.

Сунув руки в карманы спадающих штанов, я принялся расхаживать от стены к стене. Время от времени останавливался и скреб пальцами колючую скулу. А иногда в сердцах ударял кулаком в каменную твердь каземата. Стена всерьез противостояла. Посмотрим, кто кого.

У меня есть мозги, у меня есть деньги – осталось придумать план.

1

В последний раз я давал взятку представителю закона за шесть часов до ареста.

Вечером того, последнего, дня я и мой босс крепко выпили. Прямо в нашем офисе. В бронированном, тщательно охраняемом, защищенном сигнализациями и видеокамерами подвале старого московского особняка, в километре от Кремля. Слева – Генштаб, справа – храм Христа Спасителя, а ровно посередине – он, наш подпольный банк. Контора без вывески и лицензии, без рекламы и названия.

Пройдя сквозь несколько смежных помещений (все двери стальные, замки сейфового типа), можно было увидеть в самой последней комнате пятисотметрового подвала несколько кресел из недорогого кожзаменителя и черный офисный стол, уставленный пустыми и полупустыми кофейными чашками, огромными пепельницами и еще более огромными калькуляторами. На такой замусоренный стол вполне можно положить усталые ноги, предварительно утопив твердый зад в кресле, налить себе потребного душе алкоголя и предаться полезному расслаблению.

Подошвы моих ботинок ярко-желтые, практически девственные. А где их портить, если везде ковры и коврики, паласы и паркеты – и здесь, и в доме, и в машине, и на даче?

Правда и то, что стол смотрелся непросто. На нем лежали зажигалки «Зиппо» и «Данхилл». Пачки сигарет «Парламент». Коробки сигар «Давидофф». Стояли бутыли «Чивас Ригал». Буквально везде были самые лучшие бренды, господа. Самые популярные, престижные и крутые этикетки маячили повсюду на нашем столе.

Видя мое взвинченное состояние – оно бывает у всякого, чьи портреты под грифом «его разыскивает милиция» вот-вот повсеместно расклеят,– мой босс и компаньон Михаил посоветовал мне сходить к девкам.

– Сходи,– сказал босс, произведя хороший глоток дорогостоящего ирландского самогона,– развейся. Это тебя освежит. Ты много пьешь.

– Ты пьешь больше,– заметил я.

– А мне,– Михаил снова отхлебнул и с хрустом разгрыз кусочек льда, – можно. Я тут, типа, главный. Отец-основатель.

Мне пришлось скромно опустить глаза в свой стакан. Босс, посмотрев мне в лицо, не нашел и следа какого бы то ни было протеста, бунта или несогласия.

Вообще, мы оба выпивали очень прилично. Однако Михаил имел значительную массу тела, и характер, и силу воли – такие люди много пьют, да мало напиваются. Для него не составляло труда взять на грудь ноль семьдесят пять за вечер. И при этом быть в порядке. Соответственно, я старался не отстать. Но босс посрамлял меня каждый раз.

– Я пью сколько хочу, где хочу и как хочу, – произнес он равнодушно, но очень твердо. – А вот тебе – много пить нельзя. Смени допинг. Перейди на женщин.

– А жена? – возразил хмельной я.

– Жена тут ни при чем.

– Сомневаюсь.