родинка в уголке левого глаза. Он носил замшевую куртку и был очень стильным. Я тогда была еще совсем девочкой – ни намека на грудь и все прочее. Думаю, он даже не подозревал о моем существовании, а вот я грезила о нем довольно долго и во время учебы в школе-пансионе рассказывала всем, что он был моим парнем, хотя, конечно, это было не так.

Мой первый поцелуй был с итальянцем. Его звали Ванни, сокращенно от Джованни, и мы поцеловались в кафе отеля Rouge на курорте Милано-Мариттима Адриатического побережья Италии, куда мы с родителями и братом приехали на отдых. Мне было четырнадцать. Ванни был безумно сексуальным парнем, и ему, должно быть, было больше восемнадцати, потому что он гордо разъезжал на маленьком желтом «Альфа Ромео». После обеда мы встречались в отельном кафе и целовались. Моя мама отправляла Филиппа шпионить за нами, и он просто сидел в сторонке. Мы с Филиппом жили вместе, и однажды ночью, пока мой брат спал, Ванни пробрался к нам в комнату. Все происходило крадучись, шепотом, и я чувствовала себя очень взрослой, но не смогла оправдать его надежд. Ванни хотел от меня большего, чем то, что я готова была ему дать, так что наш милый флирт так и остался на стадии поцелуев. Потом мы еще переписывались в течение какого-то времени, что было как нельзя кстати с точки зрения изучения языка – я выучила итальянский благодаря любовным письмам.

Мои первые серьезные отношения были с парнем по имени Сохраб. Он родился в Иране и изучал архитектуру в Оксфорде. У него была красивая улыбка, он ездил на бирюзовом «Фольксвагене» и был очень обходителен со мной. Я тогда только приехала в Stroud Court, школу-пансион для девочек рядом с Оксфордом. Учеба еще не началась, но я приехала пораньше, как и Даная, гречанка из Афин, и мы с ней в тот год стали лучшими подругами. Мы с Данаей сходили на выставку скульптур Генри Мура в музей Эшмола, а потом пошли пить чай в отель Randolph, который был напротив. Там мы познакомились с двумя симпатичными персами – Сохрабом и Шиданом – и тут же подружились.

Согласно школьным правилам, нам разрешалось покидать территорию пансиона по вечерам в среду и воскресенье и на целый день по субботам. В следующую среду Сохраб пригласил меня в кино на «Доктора Ноу», первый фильм о Джеймсе Бонде. Мой английский был так себе, поэтому я не поняла почти ничего из того, о чем говорили персонажи, но чудесно провела вечер. Сохраб был добр и учтив. Мои родители как раз находились в процессе развода, в котором было мало приятного, и после чтения писем из дома на меня накатывали грусть и ощущение бессилия. Сохраб утешал меня и угощал индийской кухней. До этого я никогда не была в ресторане с парнем, и это казалось чем-то особенным.

Потом мы шли в его комнату на улице Банбери-роуд, где из мебели стояли только большой стол у окна и широкая кровать. Там было очень влажно и холодно, и каждый час ему надо было опускать монету в шесть пенсов в обогреватель, чтобы тот продолжал работать. Его кровать дарила ощущение уюта, как и он сам. Мы подолгу целовались. Я была девственницей и все еще носила девчачье хлопчатобумажное нижнее белье, за которое мне было стыдно. Мне хотелось казаться старше и искушеннее, но я не хотела заниматься сексом. На какое-то время мы расстались, а потом снова начали встречаться, и к тому времени я уже купила шелковое белье. Мне было 16. Он стал моим первым любовником – нежным и внимательным. Мне было хорошо с ним. Много-много лет спустя я узнала, что я тоже была у него первой. Ему был 21 год.

На следующее лето мы с папой и братом поехали на отдых в итальянский Риччоне. Сохраб и Шидан приехали на машине из Англии, чтобы увидеться со мной по пути в Иран, где они собирались продать маленький бирюзовый «Фольксваген» и подзаработать, перед тем как вернуться в Оксфорд. Они недолго пробыли с нами, от силы один вечер. Что случилось потом, помнит по сей день даже мой брат, который тогда был еще ребенком, и до сих пор не понимает, почему это произошло. Вот она я, влюбленная в Сохраба, в отельном номере на моей прикроватной тумбочке его фотография в рамке, а уже на следующий день я иду на пляж и встречаю Лучо. Он стал моим следующим парнем.

Лучо было 22, он был очень красив и похож на итальянского актера Марчелло Мастроянни. Мы влюбились друг в друга. Он был опытный и страстный. Он отводил меня в сосновый лес за пляжем, крепко держа за руку. Мы часами занимались любовью, и с ним я почувствовала себя настоящей женщиной. Днем я была обычной семнадцатилетней девушкой, которая приехала на отдых с отцом и братом, а под покровом ночи вела тайную жизнь, превращаясь во взрослую женщину, у которой страстный роман. Лучо был по уши влюблен, как и я.

Наша страстная переписка продолжалась долгое время, и периодически нам удавалось встречаться. Однажды в Милане, куда отец взял меня с собой в командировку, мы на весь день заперлись в номере отеля возле железнодорожной станции. Как-то раз я поехала к нему в гости, в город Кревалькоре неподалеку от Болоньи. Воспользовшись маминым отсутствием – они с Хансом были в какой-то поездке, – я выехала из школы-пансиона пораньше и, вместо того чтобы ехать напрямую домой в Женеву, заехала по пути в Италию. Там я познакомилась с семьей Лучо, у них была небольшая фабрика по производству сумок. Они устроили мне ужин в местном ресторане, и я спала в крошечном отеле недалеко от его дома. Потом он дважды приезжал ко мне, когда я училась в Испании. Наши страстные свидания остались у меня в памяти ярким воспоминанием.

Два года назад я получила от жены Лучо печальное известие о его смерти. Она также сообщала, что нашла у него мои письма и фотографии, и спрашивала, не хочу ли я их забрать. «Конечно», – сказала я, и какова же была моя радость, когда я получила огромную коробку с сотнями отправленных мной любовных писем, фотографиями, меню из ресторанов и билетами на поезд – он хранил их все.

Вернувшись после каникул в Англию, я увлеклась француженкой, с которой мы учились в одной школе. Ее звали Диэнна. Застенчивая и похожая на мальчика, она возбуждала во мне любопытство. Мы стали очень близки и потом вместе поступили в Мадридский университет. В Мадриде тогда были постоянные протесты против режима Франко и столько забастовок, что мы едва