– Твоя дочь не состоится как личность, – говорила она Джан, видя, как та обращается со своей Илайдой. – Мне все время говорили буквально те же слова, а ведь она довольно хорошенькая, в отличие от меня.

– Но ты же состоялась как личность, – парировала Джан, – уж кто бы говорил! Может, ты назло родителям и их увещеваниям сделала такую карьеру. У тебя же хватило ума и характера. Тебя надо таким девчонкам, как моя Илайда, в пример приводить. Дилара рассказывала, что ты всегда была умней всех в классе. Хоть тебя и дразнили «Уродиной».

Гюзель не спорила, но потихоньку стала опекать дочку приятельницы, хваля ее и стараясь придать ей уверенности в себе. Илайда нравилась ей, хотя эта девочка была совсем другой, не такой, какой когда-то была ныне преуспевающая журналистка Гюзель Алатон. Какой она помнила себя и какой ее помнили другие.

Она действительно была не то чтобы очень умна, но сообразительна, умела приноравливаться к обстоятельствам, прекрасно училась, потому что, даже не всегда зная изучаемый материал, быстро смекала, где найти ответ на заданный вопрос. Это последнее качество и определило ее дальнейший жизненный путь.

Лицейский преподаватель химии, увидев недовольное лицо девушки на одной из контрольных работ, пожалел некрасивую отличницу и подошел узнать, в чем дело, и, может быть, помочь. К тому моменту Гюзель была доведена до отчаяния и выложила учителю все, что она думает о его никому не нужном предмете:

– Я же не собираюсь становиться химиком! А учить наизусть такой объем разрозненной, не связанной в систему информации просто нелепо. Если бы вы разрешали пользоваться справочниками, я бы в два счета нашла все ответы!

– Ну, положим, в два счета ты бы ничего не нашла, – возразил химик, видя, что остальные ученики начинают прислушиваться, и решив провести воспитательную акцию. – Здесь вопросы по разным разделам курса, и в одном учебнике тебе их не отыскать. Особенно если ты вообще мало занималась и не интересуешься химией, – счел нужным добавить он. – Пожалуйста: на моем столе есть разные учебные пособия, но, если ты не подготовилась к контрольной дома, они тебе не помогут.

– Еще как помогут! – обрадованно вскочила Гюзель. – Можно, да? Я же не собираюсь списывать все подряд. Мне нужно посмотреть всего три, нет, четыре пункта, и я знаю, где их искать. Если я получу информацию вот про это, – она ткнула пальцем в формулу, – то дальше все логично.

– Ну-ну, попробуй, – все еще полагая, что имеет дело с обычной нерадивой ученицей, усмехнулся учитель.

Он не знал, радоваться ему или огорчаться, когда через десять минут девчонка показала ему почти законченную контрольную.

– Дальше элементарно, – гордо сказала она, – а учить все это наизусть – совершенно тупое, бездарное занятие.

– Тебе надо заниматься журналистикой, – стараясь не потерять лица, поучающе произнес учитель, – больше нигде поверхностные, неглубокие знания в сочетании с умением ловко извлекать нужную информацию успеха иметь не будут. Во всяком случае в естественных науках тебе делать нечего.

Она и не предполагала что-либо делать в естественных науках. Она была не слишком трудолюбива и, хотя хорошо училась, не видела ни одного из школьных предметов, которым смогла бы заниматься всю жизнь. А профессии – что знают школьники о профессиях? Учитель, врач, продавец – этих они видят; актер, художник, летчик – об этих читают и знают понаслышке; профессии родителей и знакомых – этих, как правило, примером для себя не считают.

Слово «журналистика» пришлось как раз ко времени.

Обдумав эту идею, неглупая Гюзель пришла к выводу, что это – то, что ей надо. Она полистала газеты и журналы, отметила, что там почти никогда не появляются фотографии корреспондентов или авторов статей, а значит, о написанном ею будут судить только по качеству написанного и по эффектной подписи «Гюзель Алатон». А что? Звучит неплохо. И писать она станет так, как если бы была красавицей.

Она будет писать для женщин и о женщинах. Гюзель казалось, что это легко. А о чем же еще? Политика ее не интересует, в спорте она не разбирается, бегать, высунув язык, в поисках сенсаций и новостей не очень-то хочет. Интервью с известными личностями редко делают известным журналиста, об экономике пишут профессионалы… Остается – что остается? По тем временам ничего. Это сейчас газеты и журналы пестрят гороскопами, отчетами о модных новинках, статьями о любви и превратностях брака. Но тогда, двадцать пять лет назад, турецкие женщины не читали газет. И Гюзель стала одной из первых, кто решил исправить это положение.

Удалось это, конечно, не сразу. Пришлось и побегать за новостями, и придумывать подписи к фотографиям, и вычеркивать половину написанного из и так крошечных статеек, и брать интервью – причем отнюдь не у премьер-министров. Но однажды судьба ей улыбнулась. Вернее, улыбнулся редактор, которому она, демонстрируя подготовленный материал об экономической выгоде постройки новой дороги и выслушав его похвалы, вдруг заявила:

– Да ерунда все это! Ни одна женщина не станет такое читать!

– Женщины, детка, не читают газет, – сообщил ей слегка устаревшую новость редактор.

– Вот именно! – возмущенно сверкнула глазами молодая сотрудница. – А почему, спрашивается? Потому что мы для них не пишем! Почему бы не сделать хоть часть газеты привлекательной для женщин? Причем для обычных домохозяек – их же у нас большинство. Разве их волнует, что где-то далеко будут или не будут строить дорогу? Их интересует только собственная жизнь: муж, дети, ужин, соседки, моды, сплетни. Да если бы…

«Если бы главным редактором была женщина, желательно я! – женщины по утрам спорили бы с мужьями, кому первому читать газету!» – ей хватило ума и здорового карьеризма не произносить этого вслух. Но редактор был неглуп, и произнесенного ему вполне хватило. Более того: он был умен и хитер, поэтому не выразил ни малейшего восторга, только снисходительно хмыкнул:

– Ну-ну… И что ты можешь предложить нашим домохозяйкам? Надеюсь, не выкройки и кулинарные рецепты – для этого есть специальные издания.

– Во-первых, их тоже очень мало, – горячо принялась отстаивать свою любимую идею Гюзель, – а во-вторых, можно придумать массу интересного и не из области кулинарии…

– Придумывай, – строго остановил ее редактор, – послезавтра принесешь заявку, я посмотрю. Будет что-нибудь толковое – колонка твоя. Раз в неделю, на последней полосе.

Гюзель боялась поверить удаче. При внешней раскованности, дерзости и тщательно лелеемом, необходимом начинающему журналисту нахальстве она боялась многого. И это в конечном счете определило ее судьбу. То ли неуверенность в себе, то ли нелюбовь к собственной внешности, то ли просто масштаб личности и запросов так навсегда и превратили ее ни больше ни меньше как в автора колонки в ежедневной газете и не позволили стать ни известной феминисткой, ни владелицей собственного издания, ни автором пусть одной, но значительной книги. И теперь ей оставалось лишь бессильно упрекать самое себя в робости.

«Спрашивается, кого я боялась? Я могла стать основательницей «Космополитена», или второй Анне Бурда, или… И сейчас мне никто не мог бы ничего диктовать. А я? «Спросим тетушку Гюзель»… Я уже двадцать с лишним лет всеобщая тетушка, а откажись я делать то, что велят, – и где я буду? Найдут мне замену в два счета, тем более что всю мою кухню знают. А я больше ничего не умею. На телевидении мне делать нечего, разве что поучаствовать в ток-шоу «Как выжить такой уродине», а в других изданиях давно своих тетушек девать некуда», – сзади посигналили, и она заметила, что стоящие перед ней машины уже въезжают на паром.