— Поэтому я и сказал, что завидую вам, че, — развязно и насмешливо произнес Альмирон. — Нет, в самом деле, удивительный тип. Но по мне, ваше положение все так же незавидно.

Он снова помрачнел, и глаза стали как лед.

— Однако… — встрепенулся Рамиро, чувствуя подвох. — Полицейский патруль, который нас остановил, подтвердил, что видел нас с Теннембаумом в три с лишним часа утра.

— Правильно. Но Арасели говорит, что вы вернулись в ее комнату и что вместе с ней видели, как Теннембаум уезжал на «форде» совершенно пьяным. Конечно, мы не верим ни одному ее слову, но это все-таки заявление свидетеля, и оно спасает вас на какое-то время.

— На какое-то время?

— Конечно, — холодно, словно пророча гибель, сказал Альмирон, — потому что я подозреваю, что мы с вами еще увидимся. Выходите.

В караулке ему вернули его вещи, которые он машинально взял. Уже в дверях он на секунду встретился взглядом с Альмироном. Казалось, что холодные глаза полицейского хотят предупредить его; все еще впереди. Рамиро чуть не сказал ему: хватит, он истощен.

В приемной, в коридоре на длинных деревянных скамейках сидели, прислонившись к стене, его мать и Кармен, молчаливые, заплаканные, во всем черном. Рядом с ними, беззаботно скрестив ноги, курил Хаиме Бертолуччи, знакомый адвокат, его бывший одноклассник, легкий костюм а-ля принц Уэльский придавал ему важный вид. У окна на улицу в обтягивающих джинсах и зеленой кофточке до пупка с короткими рукавами, которая подчеркивала ее юные формы, стояла Арасели и, скрестив руки ниже пояса, следила своим томным взглядом за входом в караулку.

Девочка будто проснулась, когда увидела Рамиро. Она подбежала к нему, бросилась на шею и стала осыпать поцелуями, повторяя: «Мой любимый, мой любимый».

Рамиро весь сжался от стыда. Кармен начала истерически рыдать, сморкаясь в платочек, а Хаиме вскочил, будто его подбросило пружиной. Мать подошла, качая головой.

— Что ты наделал, Рамиро! — сказала она горестно.

В это время Арасели, оторвавшись от него, взяла его под руку и заговорила громко и уверенно:

— Я сказала им всю правду, мой любимый, сказала, что ты всю ночь был со мной и что мы любим друг друга.

Рамиро проглотил слюну и глубоко вздохнул. Выходя, он почувствовал, что Альмирон издалека смотрит на него, и он вспомнил или услышал отдаленный звук «чамаме».

И то, что ты не знаешь, это единственное, что ты знаешь.

И то, чем ты обладаешь, это то, чего ты не имеешь.

И там, где ты есть, там тебя нет.

Томас С. Элиот.

Собрание поэм 1909–1962.

Четыре Квартета

Рамиро весь день провел в постели. Шум вентилятора успокаивал, создавал иллюзию благополучия. Дремота одолевала его. Рамиро засыпал, просыпался от кошмаров, засыпал опять. Он не встал к обеду. Потом пробуждался в полчетвертого, в пять, но всякий раз снова засыпал.

Был уже вечер, когда он наконец очнулся, зажег сигарету и стал смотреть в окно, видя, как медленно угасает день.

Рамиро был подавлен. Пожалуй, на этот раз он выкрутился, но все время вспоминал предупреждение Альмирона: «И все же я вам не завидую». Этот знал, что говорил. Все было против него: во-первых, он был во власти Арасели, которую совсем не любил. Во-вторых, скандал все равно разразился, потому что в утренних газетах — он просмотрел их, прежде чем лечь, — его имя недвусмысленно связывали с возможным убийством Теннембаума. Местные газеты «Эль Территорит» и «Норте» давали обширные материалы по этому поводу. Никогда прежде в Чако не совершали сенсационных преступлений, так что это был бесценный подарок для прессы. Нетрудно было угадать, что его имя будет появляться в газетах еще несколько дней, правда, потом о Рамиро могут начисто забыть. Попробуй докажи потом, что он ни при чем. А что еще придумают Гамбоа и Альмирон, которые только вчера уверяли, что следствие идет по верному пути и не сегодня завтра убийца будет за решеткой? Какого убийцу они покажут журналистам? Ведь они сами во всех интервью заявляли, что это не несчастный случай и, уж конечно, не самоубийство. Сам Рамиро был вне подозрения, но его имя уже замарано. Нет, скандала не избежать. Город Ресистенсия не преминет обсосать этот случай со всех сторон. И даже если Рамиро как-то выпутается из всего этого, его назначение явно срывается. Тем более что он показал Гамбоа и Боскетти свое нежелание сотрудничать с ними и выразил свое возмущение таким предложением. А тот сказал ясно: «Вы приглашены в Университет не только благодаря своим знаниям и своему диплому». Что скажет сегодня журналистам начальник полиции? Что полиция ошиблась? Это было маловероятно. Версию Арасели они вряд ли передадут прессе, потому что девочка была несовершеннолетней и потому что полиция оказывается тогда в глупом положении. Но грозный полковник Гамбоа был способен на любой удар исподтишка.

Рамиро не мог даже сбежать. Разве что вернуться в Париж? Невозможно: у него не было денег. А если бы и были, Гамбоа и Альмирон установили бы за ним слежку и через Федеральную полицию помешали бы оформить визу. Франция ведь не соседняя страна — как Парагвай. Но главное, ясно то, что, пока у них в руках не будет убийцы, — а взять его неоткуда, — они будут держать Рамиро на крючке. Как он сказал: им подвластно все.

А Арасели? Зачем она это сделала? Бешеная девчонка. Мефистофель какой-то. Почему она решила его спасти, придумав такое бесспорное алиби, она ведь знала, что он убил ее отца. Эта девочка — настоящее чудовище. Или безумная. А он в ее власти и боится ее. Конечно же, она все знала, и, хотя она спасла его теперь, доверять ей все равно нельзя. Он попал в ловушку. А может, мстит так за смерть отца и за его надругательство над ней? Все возможно… Как же она будет мстить? Что она может сделать? Убить его? Женить его на себе? Он знал теперь, что Арасели способна на любой, самый непредвиденный поступок. Доктор Фауст пропал…

Она, должно быть, ненавидела его. Да, потому что какая бы она ни была страстная, распутная, ненасытная, она должна была его ненавидеть! Нет, невозможно ненавидеть и совокупляться с ним так свирепо, так дико и отчаянно, как она, требуя того же и от него? Может, она влюбилась? Она ведь сумасшедшая. Он не понимал ее. Это было единственное, что он точно о ней знал. Что-то невероятное: подросток, чересчур развитая девчонка, им же до срока совращенная, держала его в руках. А он… у него не было выхода. Ведь он еще не забыл Дорин. Они были так счастливы, он по крайней мере, пока… Ладно, это совсем другое дело. Теперь же он был в клетке.

Может, Арасели хотела женить его на себе? Вернее, заарканить? Господи, что за вздорная, отвратная мысль! Он еще молод, и, хотя влюбленность в Дорин, в ту прелестную француженку из Венсена, еще не прошла, Рамиро нравилась его холостяцкая жизнь, не говоря о том, что он мог сделать прекрасную карьеру в своей собственной стране, где его уважали и даже восхищались им. Он и не помышлял ни о какой женитьбе, особенно на этой фурии, внушающей ужас. Да, девчонка разжигала его, даже чересчур, она возбуждала его так, что он терял контроль над собой, — какой восторг обладать ею! Он в жизни не знавал еще такой пылкой женщины, но… Ей ведь было только тринадцать лет! Что за дикость! Кроме того, она обещала быть развратницей, он не одолеет ее, она была ненасытна. А ведь это только начало! Черт возьми, сказал он себе, она будет потаскухой, я всю жизнь буду рогоносцем, потому что никто не выдержит такой неестественной жадности. Он, вздыхая, пошевелился в постели. «И буду несчастным рогоносцем».