Я по дороге купил пластмассовую мыльницу – которая состоит из двух половинок, входящих одна в другую.

– А это еще зачем? – поинтересовался Володя.

– Соскабливать пот с тела. Этой премудрости меня научили борцы, сгонявшие в парилке набранный вес…

– Васёчек, да ты просто профессор в ентом деле. Вот что значит прожить всю жизнь возле Сандуновских бань.

Внутри, в предбаннике, сауна была обшита деревом и вся устлана коврами. На маленьком столике в углу стоял огромный самовар, на столе были разложены в вазочках конфеты, сушки всех сортов, даже с солью – для пива, которое мы с собой прихватили, загрузив его сразу в холодильник. Еще в этом большом предбаннике была огромная ванна для гидромассажа. Но самое замечательное, что прямо из парилки здесь можно было нырять в бассейн.

Просидели мы в сауне почти до вечера, а потом отправились в ресторан «Узбекистан», что на моей памятной Неглинке. В общем, как говорится, расслабились по полной программе.

Чуть забегая вперед, скажу, что и одну из наших последних встреч мы провели с Володей в сауне.

1 мая 1977 года мне надо было по делам заехать к сводной сестре моей жены Елене Силантьевой, чей муж работал в «Известиях». У этой газеты был свой Дом творчества в Красной Пахре, и вот туда мне пришлось ехать.

…На парковочной площадке дома творчества одиноко и гордо красовался Володин «мерседес» болотного цвета. Припарковавшись с ним рядом, я подумал, какая же нескладная, какая-то кургузая моя «Волга» рядом с его элегантной машиной. Мне вдруг вспомнилось гоголевское описание мебели в доме Собакевича, где стол, табурет, каждый стул словно кричал: «и я Собакевич»… Вот и моя машина словно кричала: «я совок, я самый настоящий совок»…

Выйдя из машины, я чуть ли не столкнулся с Володей. Обнялись.

– Васёчек! Ты как здесь?

– Да надо, по делу. А ты?

– Понимаешь, Марина приехала на три дня. А тут праздники. Куда деваться?… И вот Надеин, читал, наверно, такого, пригласил сюда. Слушай, я сауну заказал. Говорят, здесь она отличная. Пойдем.

И мы засели в сауне. Парились и не могли наговориться. Давно, с год, не виделись. В основном говорил Володя, и всё о своих проблемах – о запретах на официальные концерты, о выбрасывании уже написанных и записанных песен из фильмов, о неутверждении на ту или иную роль в картинах, хотя режиссеры его звали и хотели снимать, но не позволяло этого руководство киностудий.

У меня было все вроде неплохо. Я стал известным поэтом-песенником (ненавижу это словосочетание, но от него никуда не деться), в ходу у меня на то время было несколько хитов, что приносило приличные деньги. Печатал стихи, правда, редко, но меня это не очень огорчало тогда, ибо причина была почти не зависящая от меня: я просто писал такое, что в то время не печатали по идеологическим причинам. Писал «в стол», а это не вдохновляет, даже совсем наоборот. К тому же надо было быть, как теперь сказали бы, в определенной «тусовке», входить в компанию тех, кто тусуется вокруг какого-нибудь журнала. А я всегда был волком-одиночкой, ни с кем особо не общался, это тоже создавало проблему с публикацией стихов. Короче, я слушал Володю, и столько было в его словах горечи и обиды, что мне как-то неловко стало за то, что у меня жизнь просто «малина» по сравнению с его проблемами, и казалось даже странным, что он до сих пор не запил. А он «держался на торпедах» – вшитых «спиралях», которые уберегали от желания выпить.

…Особенно он переживал, что не вошла в фильм «Как царь Петр арапа женил» его гениальная песня «Купола».

– Понимаешь, Васёчек, она должна была идти на титрах, и весь бы смысл картины был бы намного глубже, он был бы про державу, «что прокисла, опухла от сна», которую Петр хоть и поднял на дыбы, да лошадь увязла по стремена в жирной да ржавой грязи… Ужасно обидно…

А в то лето 68-го Володя вскоре уехал куда-то в Сибирь сниматься вместе с Валерой Золотухиным в фильме «Хозяин тайги».

Где-то в конце августа – звонок.

– Васёчек, привет! Как хорошо, что я тебя застал.

– Привет. А ты откуда?

– Я с Казанского вокзала. Только приехал. Ты будешь дома?

– Да.

– Тогда я еду к тебе.

Он вошел, весь какой-то нетерпеливый, с гитарой за плечами, сел, закурил и сказал:

– Хочу тебе кое-что показать…

И я услышал:

Он закончил петь, а я сидел и молчал. Потом попросил еще раз.

– Васёчек, мне кажется, – наконец заговорил я после короткой паузы, – что всё, бывшее до этой песни, – всё это была разминка. А настоящее – только начинается.

– Ты знаешь, Васёчек, и мне так кажется.

Вскоре приехала Марина, и начались бесконечные посиделки то у меня, то у Феди Фивейского в мастерской, то еще у кого-то. Володе хотелось показать Марине, какой у него замечательный круг друзей, людей творческих и потому интересных.

Но чаще всего Володя с Мариной были у меня. Марине очень понравилась моя мама, и они часто вдвоем в другой комнате подолгу о чем-то шептались. А когда мама на кухне начинала что-то нам готовить к столу, Марина непременно тут же говорила:

– Надежда Петровна, я хочу вам помочь…

На что мама, конечно, говорила «не надо», но Марина всегда умела настоять на своем.

Володю моя мама очень любила, знала все его слабости, но никогда не осуждала, а принимала таким, каким он был.

В доме на улице Горького у нас с мамой были две комнаты – большая, метров двадцать с лишним, и маленькая, метров десять. И были еще очень милые соседи, занимавшие две остальные комнаты в квартире. И была очень большая кухня, куда Володя любил выходить покурить и побыть в одиночестве, подумать о чем-то своем или поболтать с мамой, когда она что-то нам готовила.

В один из дней, когда ко мне только что приехала Света, я, выходя из маленькой комнаты (она была рядом с кухней), услышал обрывок Володиной фразы (он говорил с моей мамой на кухне):

– Я знаю, Надежда Петровна, что вам очень понравилась Света, она и красива, и умна, и вообще всё при ней, но Васёчек, думаю, на ней не женится…

– Почему ты так думаешь? – спросила мама.

– Не знаю. Мне так кажется.

А ведь как в воду глядел.

Однажды я позвонил своей сестре и говорю, что вот Володя с Мариной у меня и что мы не знаем, куда бы пойти, и нет ли у нее каких-нибудь соображений на сей счет. А она и говорит, что Костя Страментов пригласил ее с Федей к своей сестре, Маше, и наверняка Маша не будет против, «если ты со Светой и Володя с Мариной присоединитесь к нам».

Костю Страментова я знал еще по МИСИ, его отец был деканом одного из факультетов нашего института. Правда, сам Костя учился в архитектурном, но у него была приятельница Лена Скотт, которая училась в моем институте, а ее сестра, Маджи, училась вместе с моей сестрой в хореографическом училище, а теперь они обе работали в Большом театре. Я часто бывал у Лены в гостях и там познакомился с Костей. Я знал, что у Кости есть сестра – необыкновенная красавица, так все о ней говорили. Но я ее ни разу не видел.