В полном противоречии с фактическим материалом находится и утверждение о том, будто стрелы «сибирских инородцев» «не причиняли никакого вреда русским» [28, с. 296; 29, прилож., с. 8]. В отписках служилых людей часто говорится о ранах, полученных в сражениях с «иноземцами»; иные в одном бою получали «ран по пяти, по семи и по восьми»; ранено нередко бывало большинство участвовавших в схватке (а то и абсолютно все). Ранения эти могли иметь самые роковые последствия, поскольку и в Сибири некоторые племена умели отравлять стрелы смертельным ядом [153, с. 34–55; 105, с. 843]. Стрелками же сибирские аборигены были, как правило, отменными. О самоедах, например, известно, что они попадали из лука в едва различимую (из-за дальности расстояния) монету. «Стрельцы скоры и горазды» — так отзывались о них русские [13, с. 261; 18, т. 3, ч. 2, с. 6]. Хорошо владели некоторые сибирские народы и таким оружием, как праща. О его убойной силе можно судить по следующему примеру: в 1661 г. служилые люди рассказывали, что чукчи, осыпавшие их суда с берега градом камней, «щиты дощатые пробивали и котлы» [123, с. 269].

Конечно, пищали в руках русских ратных людей были по тем временам грозным оружием, однако не следует забывать, насколько сложна была стрельба из громоздких и тяжелых, в основном фитильных ружей XVII в. Всего по 12–16 выстрелов обычно производили из них за целый день ожесточенного сражения [25, с. 272; 84, с. 98]. Отсюда неизбежность рукопашных («съемных») боев, где преимущества русских обычно сводились на нет многочисленностью и хорошим вооружением их противников [см.: 94, с. 54–59; 96, с. 290; 153, с. 55, 56].

«При постоянных войнах и набегах жители тундр были вооружены С головы до ног», — писал, например, о самоедах С. В. Бахрушин. Прекрасное вооружение, в том числе и защитное, отмечалось исследователями у якутов, во время боев обычно одетых в куяки и «напускавшихся» на врага в конном строю «с копьи и с пальмами» [18, т. 3, ч. 2, с. 6; 153, с. 17, 29, 34].

Как отметил Н. Н. Степанов, «русские казаки высоко ценили якутские пальмы и куяки и охотно пользовались этими изделиями якутского ремесла» [133, с. 76]. У не имевших развитого железоделательного промысла народов наряду с металлическими были распространены «костяные куяки и шишаки», которыми также при случае не пренебрегали русские служилые люди. Из описаний вооружения тунгусов видно, что воины-тунгусы выступали «в куяках и в шишаках, и в нарышнях, и с щитами», «збруйны и оружейиы», «с луки и копьи, в куяках и шишаках, в железных и костяных». Документы указывают на «наличие у них пальм, откасов, рогатин, крюков и т. д… Вооруженные пальмами, копьями, в шишаках, одетые в куяки, с неизменным боевым луком и с колчанами стрел, тунгусские воины производили внушительное впечатление на русских» [153, с. 209–210].

Неудивительно поэтому, что сибирские «иноземцы» в ряде случаев наносили «государевым ратным людям» серьезные поражения, причем не только при неожиданных нападениях, когда на стороне коренных жителей могли быть и лучшее знание местности, и фактор внезапности. Известно, что даже хорошо укрепленные русские остроги брались норой сибирскими аборигенами в ходе «жестоких приступов». «Л в тех, государь, службах многих нас, холоней твоих, тунгусские и иных землиц люди побивали», и «от иноземцев, новых землиц проведываючи, великое позорство терпим», — жаловались енисейцы в Москву в конце 1620-х годов. Характерное объяснение причин своего ухода с Тихоокеанского побережья дали служилые люди после того, как эвены сожгли Охотский острежек: «Жить де на Охоте от иноземцев не в силу» [101, с. 29; 153, с. 64]. Укрепления же самих аборигенов бывали настолько основательны, что иные «иноземческие городки» русским приходилось брать «по всем правилам военного искусства того времени» — с сооружением на подступах к крепости осадных «острожков» и башен, с использованием во время «приступов» специальных «щитов» и т. д. [153, с. 38, 53–54].

Особенно трудно приходилось «государевым ратным людям» при столкновениях с кочевыми народами Южной Сибири. Быт скотовода-кочевника вырабатывал навыки профессионального воина практически у всего мужского населения степной и лесостепной полосы, что в сочетании с неизменно присущей кочевникам воинственностью делало их многочисленное, высокоманевренное и хорошо вооруженное войско сильным и чрезвычайно опасным противником.

По описаниям очевидцев, южпосибирские кочевники «являются быстрым и опасным врагом»; они «очень ловко обращаются с луком и стрелами», «никогда не идут в набег без кольчуги и пик», «выходят в бой прекрасно вооруженными т. е. в шлемах, с копьями и в кольчугах». В защитном вооружении русские служилые люди далеко не всегда были на равных с ними и не раз сетовали на потери из-за отсутствия доспехов в боях с хорошо защищенным противником (как и на недостаток пороха, свинца и удобного для конного боя огнестрельного оружия) [13, с. 356–359; 55, с. 281; 12, с. 47]. Нередко было ниже и качество защитного вооружения русских. Как писал А. П. Окладников, «воистые» бурятские наездники… хорошо снабжаемые железом, ездили в крепких металлических латах, превосходивших «ветчаные», т. е. обычно обветшавшие куяки казачьей пехоты и конницы» [101, с. 37].

Преимущества «огненного боя» русских при столкновениях с кочевниками наиболее полно раскрывались в обороне, при наступательных же действиях были минимальными. В степи ратные люди, разумеется, могли, укрепясь «табором», отбить «напуски» даже намного превосходящих сил, но при решающих сражениях в конном строю скорострельный лук даже в хорошую (сухую) погоду успешно соперничал с неуклюжими «самопалами»; дождь же, случалось, являлся причиной полного поражения углубившегося в степь русского войска [44, с. 283–285].

Поскольку исход сражений со степняками обычно решался в ближнем бою, необходимой предпосылкой успешного похода русские ратные люди считали хотя бы равное с врагом по численности соотношение сил, что было совершенно недостижимо в Сибири на раннем этапе ее освоения. Со временем положение осложнилось еще и тем, что южносибирские кочевники сами стали успешно применять против «государевых служилых людей» огнестрельное оружие (енисейские киргизы, например, по крайней мере уже с начала 40-х годов XVII в.) [12, >с. 50–57].

Единовременное выступление значительного количества аборигенного населения против русских на сколько-нибудь значительной территории привело бы, несомненно, не только к остановке всякого их продвижения в глубь Сибири, но и к утрате уже приобретенных земель. Правящие круги России, видимо, хорошо сознавали это и чуть ли не с первых шагов в Зауралье стремились сделать одним из краеугольных камней своей политики методы невоенного, дипломатического воздействия.

Из года в год в сибирские города рассылались строгие предписания «приводить иноземцев под… государеву руку» и собирать ясак «ласкою и приветом, а не