— Если оба родителя евреи, то и их дети евреи, так говорят немцы! — воскликнул я.

— Да, это так!

— Так значит, если Иисус появился бы здесь, его бы тоже заставили носить жёлтую звезду?

— Видишь ли, я думаю, что он был бы вынужден! — подтвердил математик, выпрямляясь.

Наблюдая, как он удаляется от нас по гравийной дорожке, я был сконфужен более, чем когда-либо.

— Мы хотим жёлтые звёзды! Мы хотим жёлтые звёзды! — опять завопили вы оба в один голос.

— Ладно-ладно! — отмахнулся я. — В следующий раз получите их!

Ты и Ян выглядели возбуждёнными и счастливыми, когда я привёл вас домой, чем вызвали улыбку нашей матери, и она дала нам по яблоку.

В тот же вечер, отправляясь ко сну, я заметил, что мать о чём-то говорит отцу, и понял, что разговор шёл обо мне. Отец поглядел на меня с интересом, ещё без любви, но какими-то новыми глазами.

Я сделал две маленьких звезды из старой жёлтой пелёнки и написал на них чёрными чернилами слово JOOD. Вас обоих я заставил дать обещание — никогда никому не говорить об этом и не просить надевать их, пока мы не окажемся в самом глухом конце парка.

Маленькие рёбрышки прощупывались под вашими рубашками, пока я пришпиливал на них звёзды, а вы стояли в оцепенении.

Я так и не знаю, почему жёлтые звёзды приводили вас в такой восторг. Насколько я мог видеть, им не уделялась какая-то особая роль в ваших играх. Вам было достаточно просто обладать ими.

Чем радостнее были близнецы, тем удручённее становился я, воображая себе все возможные бедствия.

Любой нацист в чёрной униформе с красными эполетами может заметить нас во время прогулок и спросить, не мои ли это братья? Я отвечу — да, и тогда он спросит — где же моя звезда? Я отвечу, что потерял свою, а он скажет — пойдём к тебе домой, и я объясню твоим родителям, где им нужно её купить.

А если я скажу ему правду, что близнецы только притворяются евреями, он разорётся: «Ах вот как! Притворяются евреями! Да это ещё хуже, чем быть ими! Ну я покажу тебе, что значит притворяться евреями!»

* * *

В то лето евреев уже сгоняли на сборные пункты и отправляли в Германию и Польшу на принудительные работы. Ходили слухи, что там их заставляли работать на износ, как старых лошадей, и что там они гибнут.

Тогда же евреи начали скрываться, уходить на дно — такое появилось выражение.

Иногда на улицах можно было встретить целые еврейские семьи, напялившие в жаркий июльский день по пять слоёв одежды. Без лишних объяснений было понятно, что они направляются в потайное укрытие; прохожие старались не смотреть на них.

Я опасался, как бы Кийс не появился случайно в парке и не увидел близнецов.

Тогда он мог бы высказаться: «Вот так семейка! Дядя — в нацистах, сам — доносчик, братья прикидываются евреями! Отчего бы вам не попытаться быть просто порядочными голландцами! Ну да это напрасная трата времени! Вы же не сможете стать теми, кем никогда не были!»

К счастью, хотя Кийс и жил близко к парку, я никогда его там не встречал.

Боялся я даже евреев. Меня пугало, что какие-нибудь сильные евреи, например боксёры, расквасившие нацистам носы в том кафе-мороженом, проходя по парку и завидев поддельные звёзды, решат, что мы потешаемся над ними, и начнут колотить меня своими твёрдыми, как металл, кулаками.

Но и это тоже не случилось. Ничего не произошло из того, что я пытался предвидеть. А то, что произошло, я никогда и не мог предугадать!

* * *

Я обращал внимание только на тех людей, от кого ожидал неприятностей себе или близнецам, но эти двое, появлявшиеся с некоторых пор, совсем не интересовались нами. Обычно они обнимались и целовались, как будто находились дома за опущенными шторами, отвлекаясь иногда, чтобы испуганно оглядеться вокруг — не подглядывает ли кто-нибудь за ними?

Порой они спорили, и я слышал их голоса, не разбирая произносимых слов. Казалось, что они разговаривали не по-голландски.

После споров она часто плакала, а он снова обнимал её, хотя однажды он дал ей пощёчину.

На ней всегда были одни и те же светло-синее платье и шляпка. Длинные каштановые волосы выглядели так, будто их только что причесали.

Мужчина был коренастый, с цыганского вида усами, одетый в тёмно-синий костюм, явно великоватый для него, так как он постоянно подтягивал рукава к локтям.

Мужчина много курил. Оба носили жёлтые звёзды, которые они пытались прятать: ведь евреям не разрешалось посещать парки! Для этого он снимал свой пиджак, женщина надевала лёгкий свитер.

В тот день мы пришли в нашу часть парка, и я сунул руку в карман, чтобы достать звёзды для братьев. С ужасом я обнаружил только одну звезду! Уходя в спешке из дома, я не проверил — обе ли у меня с собой.

Если я выронил звезду между домом и парком, то это не беда, можно изготовить другую. Но если это случилось дома, то головомойка неминуема. Я попытался сочинить какую-нибудь правдоподобную историю для матери, но близнецы своим нытьём не давали сосредоточиться:

— Мы хотим наши звёзды! Мы хотим наши звёзды!

— Сегодня у меня только одна звезда. Вы будете носить её по очереди!

— Я первый! — закричал Ян.

— Нет, я первый! — закричал Уиллем.

— Если вы будете драться из-за этого, то никто из вас не наденет её!

Такое заявление ненадолго успокоило их.

— Тот, кто согласится быть вторым, будет носить звезду дольше!

Оба задумались на секунду, а затем почти одновременно крикнули:

— Я первый!

У меня в кармане нашлась монетка из числа ненавидимых всеми новых нацистских монет с изображением тюльпана.

— Ладно, — сказал я, положив звезду на землю, — мы кинем монету! Чья сторона с тюльпаном?

— Моя! — закричали оба.

— Так нельзя, чтобы у обоих был тюльпан!

— Пусть Уиллем берёт тюльпан, — крикнул Ян, — а я возьму звезду!

Он схватил звезду с земли и побежал прочь.

Уиллем мгновенно залился слезами. Ну не мог же я остаться равнодушным к такому его состоянию!

— Постой здесь, и ты получишь звезду первым! Только, пожалуйста, не плачь, договорились?

— Ладно!

— Помни: стой и не двигайся!

Теперь я погнался за Яном, который примчался прямо к сидевшей на скамье парочке, держа звезду на виду, и просил помочь прикрепить её. Когда я подбежал, он уже передавал звезду женщине.

— Это твой брат? — спросила она меня по-немецки.

— Да, он мой брат! — ответил я тоже по-немецки.

— Он должен носить свою звезду всё время. И то же самое относится ко второму мальчику. А также и к тебе!