— Проведешь на Руднике концерт силами выездной культбригады. Завтра прибудет художественный руководитель. Слушать его, как меня. О готовности доложить через неделю!

Чеченев видел, что Черногрудов пьян очень сильно. Но пьянство среди администрации Сверхлага не считалось грехом. В этой давящей на человека природе, в неустроенном собачьем быту и в невольном содрогании от творимого неправого дела облегчение приносило только вино. Пили все, и мужчины, и женщины, и начальники, и члены семьи, пили вместе и в одиночку. Дети познавали действие хмеля в нежном возрасте. Младенцы зачинались в грязном угаре пробужденного водкой желания. Вертухайское племя шло к вырождению.

— Если хоть раз до концерта напьешься — накажу! — добавил Чеченев строго.

На другой день в лагерь прибыл бригадир культбригады, он же художественный руководитель концерта. Говорили, что Чеченев посылал за ним самолет. Бригадир был похож на лагерного придурка. Артист ходил в вольной куртке. Вместо трех положенных номеров на одежде имелся только один на груди, да и тот был кокетлив и мелок. Волосы отросли так, что хоть сейчас начинай побег. За такие художества полагался карцер, но Черногрудов не смел замечать нарушений. Бригадир оказался энергичен и деловит. Сначала художественный руководитель говорил об искусстве, но, быстро поняв, что начальник видит в таком разговоре усложнение жизни, спустился с неба на медную землю. Он толково и быстро объяснил, что и как надо делать. В лагере закипела работа. Площадку для концерта выбрали в углу зоны под пулеметной вышкой. Сбили и установили скамейки, соорудили эстраду. За сценой поместили боксы-кабинки для артистов, которые бригадир именовал уборными. «При чем здесь сортир?» — размышлял Черногрудов. В неделю не уложились, но на десятый день работа была завершена. Концерт состоялся в воскресенье после обеда. Утром до этого в лагере был большой шмон. Обыскали выборочно несколько бараков по непонятному предпочтению и в неясной последовательности.

Вернемся в вагон, в котором находились наши герои. Татьяна почувствовала на себе чей-то взгляд и подняла глаза. Смотрящего на нее человека она видела впервые. На нем был потертый и выцветший спортивный костюм с несколькими заплатами, который когда-то имел темно-синий цвет. Одежда неплохо сидела на высокой и ладной фигуре своего владельца. Незнакомец был широк в костях, но худоват. На крупной голове выделялся высокий лоб. Спутник не был красив, но у него было хорошее открытое лицо с широким четким овалом. В небольших серых глазах светился ум Незнакомец походил скорее на юношу, чем на мужчину, если бы не выражение его лица. Лицо было неподвижно и напряженно, губы плотно сжаты. Суровость подчеркивали сросшиеся темные брови, которые по цвету резко отличались от остриженных под машинку светло-русых волос.

«Как беглый каторжник», — подумала Татьяна.

Заметив, что на него обратили внимание, неизвестный сказал:

— Мне необходимо с вами поговорить. Уделите, пожалуйста, мне несколько минут.

Вежливая, правильная речь и приятный голос каторжника успокоили Татьяну, и она согласилась.

Молодые люди отправились в соседнее незанятое купе. Незнакомец пропустил свою спутницу вперед. Не собираясь задерживаться, Татьяна осталась стоять. Глаза ее были спокойными и далекими.

Неизвестный сказал:

— Не удивляйтесь моему интересу. Я был среди зрителей, перед которыми вы выступали на Медном Руднике. Вы — балерина Татьяна. Помните ли вы свой танец и ответ зрителей на него?

Татьяна все прекрасно помнила. Она не могла забыть происшедшее, если бы даже хотела. Воспоминания жгли и мучили.

В тот памятный день случилось непредвиденное. Артисты знали, где и перед кем они выступают. Шепот об ужасах Медного Рудника передавался по всему Сверхлагу. Артисты приехали не только к своим собратьям-заключенным, они пришли к смертникам. Татьяне хотелось принести утешение и дать радость этим несчастным. Одухотворенная своей миссией, она танцевала самозабвенно и страстно. В академическом зале зрители испытали бы эстетическое наслаждение от красоты и изящества танца и восхитились бы мастерством балерины. На Медном Руднике случилось иначе. Татьяна предстала перед людьми, искалеченными каторгой. Умело, систематически и изуверски лагерная администрация делала все возможное, чтобы задавить в них людей, исковеркать душу и разжечь самые зверские инстинкты, таящиеся в темных уголках сознания. Палачи своего не достигли. В нечеловеческих условиях большинство заключенных остались людьми. Их нервы, однако, были истощены до предела, и сдерживающие центры подавлены. От любой искры эти несчастные люди могли превратиться в толпу, дикую, озверелую, с непредсказуемым поведением.

Палачи не преуспели и в другом. Узников медленно убивали, но они были еще живы и сохранили стремление к женщине, желание женского тела и ласки. Они тосковали по жене, по подруге. Великий инстинкт продолжения рода не был убит.

Огонь танца, исходящий от прекрасной и блистающей женщины, разжег затаенные страсти. Аудитория загудела. Зрители превратились в толпу, в одно общее существо, утратившее логику, здравый смысл, совесть и стыд и откровенное в своем желании. Татьяна увидела дикие сверкающие глаза, исступленные лица, перекошенные рты. Ей передался настрой толпы. Она чувствовала, что это многоликое чудовище в мыслях срывает с нее одежды и рвется к телу. Жег нестерпимый стыд, но голос рассудка уже не был властен. Правил не он. Татьяна подчинилась зову толпы и отдалась ей в своем танце.

На сцене теперь была не изящная и целомудренная балерина, а разнузданная вакханка, способная разбудить плоть даже у пресыщенного и равнодушного ко всему повелителя. Ответные волны желания и страсти накатывались на танцовщицу. Она с наслаждением купалась в этих волнах и делала все, чтобы вызвать бурю. И буря разразилась. Когда танец закончился, сотни зрителей вскочили со своих мест. Люди что-то кричали, бесновались, ломали скамейки. Кто-то бился в истерике. Усиленный пулеметный наряд, поставленный на вышку по случаю скопления заключенных на концерте, схватился за сталь оружия. Черные зрачки двух пулеметов уставились на людей. Администрация с трудом успокоила зрителей. Программу урезали. Представление быстро завершили.

Виновницу смуты отвели в одну из импровизированных артистических уборных и приказали оставаться на месте. Минут через пять дверь приоткрылась, в помещение проскользнул белобрысый молодой лейтенант, поддавшийся общему исступлению, и попытался овладеть Татьяной. Ловкая и сильная, она ударила насильника ногой в низ живота. Лейтенант согнулся и застонал. Когда прошла боль, он больше не посягал и молча убрался восвояси. Со стороны Татьяны это был смелый поступок. Могли отвести в изолятор, надеть наручники и изнасиловать «хором» всем передовым коллективом. Через таксе прошли многие.

После концерта Татьяну вернули к артистам. Заключенные переоделись в лагерную одежду и под дулами автоматов, сопровождаемые лаем собак, побрели усталой колонной к столыпинскому вагону. Бригаду развели по домам — по своим тюрьмам. Почти