Имей он возможность щедро раздарить трофеи, захваченные во время завоевания Нуманции, для него все могло бы обернуться по-другому. Но на его беду, раздаривать было нечего. По сравнению с триумфом после разграбления Карфагена, победа Эмилиана над Нуманцией была делом поистине жалким. Мало богачей. Мало рабов. Ничего красивого, экзотического или невиданного, что можно было бы выставить на всеобщее обозрение. Было крайне досадно осознавать, что Рим, загубив в Испанских войнах великое множество жизней, мог похвастаться самое большее немногочисленными безделушками да горсткой костлявых испанцев.

Вскоре после жалкого триумфа Эмилиана, в 131 г. до н. э. трибуном был избран восходящий политик, сторонник Гракхов, Гай Папирий Карбон. Этот страстный, молодой реформатор представил законопроект, который позволит расширить практику тайного голосования на все законодательные органы. В случае его одобрения, работа по переводу римского голосования от публичного к закрытому волеизъявлению будет завершена – ведь избрание всех выборных, судебных и законодательных органов будет проводиться тайно. Кроме того, Карбон представил законопроект, предусматривавший подтверждение задним числом легитимности переизбрания Тиберия на второй срок, чтобы лишить состоятельности аргумент консерваторов о том, что убийство трибуна было оправданно, так как он нарушил закон.

Считая, что ситуация складывается слишком уж в пользу простолюдинов, Эмилиан на форуме выступил против законопроекта Карбона. Он сказал, что традиционный запрет на повторное избрание на должность согласуется с республиканскими добродетелями, – его заявление наверняка поразило толпу своим лицемерием, поскольку Эмилиан сам был исключением из этого правила. Во время одного из появлений консула на публике, Карбон сам вышел вперед и спросил его, что в действительности он думает об убийстве Тиберия. На что Эмилиан ответил: «Если он хотел захватить государство, то его убили по справедливости»[49]. А когда присутствовавшие встретили его слова враждебно, консул ответил тем же. Взирая на злобную толпу, он видел перед собой не истинных римлян, а пришлый сброд, который пора было объявлять вне закона: иммигрантов, вольноотпущенников и рабов, которые понятия не имели, что означают римская добродетель и достоинство. «Как меня, – взревел он, – человека, столько раз без страха слышавшего боевой клич врага, могут задеть вопли таких как вы, кому Италия стала всего лишь приемной матерью?»[50] Не удивительно, что его за это лишь еще больше освистали, и Эмилиану пришлось в гневе покинуть форум. Норма, подтверждающая право переизбираться, не прошла, но борьба за нее нанесла репутации Эмилиана непоправимый ущерб.

В определенном смысле, консул был прав в отношении толпы, с которой столкнулся в тот день на форуме. На первом этапе римской истории разницы между plebs urbana, жителями самого города, и populus Romanus, гражданами Рима, не существовало. Жители города были гражданами Рима, а граждане Рима, в свою очередь, были жителями города. Но к концу II в. до н. э. Рим стал крупнейшим городом Средиземноморья, значительно опередившим все остальные. Если другие города могли похвастаться десятками тысяч жителей, то счет его населения шел на сотни тысяч. Как крупнейший и могущественнейший город Средиземноморья, Рим стал центром притяжения мигрантов. В растущий метрополис то и дело переезжали италики, которые не имели римского гражданства, а за ними греческие философы, испанские ремесленники, торговцы из Северной Африки, сирийские посланники и галльские наемники. К 130 г. до н. э. Рим превратился в многоязычную мешанину всех известных в мире племен и народностей.

Как и в случае с крестьянами из деревень, массовый наплыв также сыграл роковую роль в плане трансформации городского населения. Состоятельные римляне покупали умелых ремесленников по всему Средиземноморью и усаживали за работу – производить товары на продажу. Но в отличие от собратьев, не обладавших особыми профессиональными навыками, эти умелые рабы оставались невольниками лишь в течение определенного времени. Хозяева позволяли им выкупить свободу и начать собственное дело при поддержке бывших владельцев. Эти клиенты-вольноотпущенники позволяли сенаторам участвовать в коммерческих начинаниях, теоретически для них запретных. Сенаторы использовали своих вольноотпущенников в качестве юридического фасада, поручая им заведовать жилыми домами, точками на рынках, а также осуществлять торговлю с заморскими партнерами. Кроме того, вольноотпущенники помогали превращать сенатскую собственность в коммерческие предприятия, помогая сенаторам, занимавшимся этим бизнесом, самым грязным из грязных, сохранять чистоту рук.

В отличие от итальянских крестьян, представлявших большинство, городские плебеи жили исключительно наемным трудом. Поскольку Рим стал крупнейшей «клиринговой палатой» имперской коммерции, они, главным образом, трудились в рознице и вообще в торговле. В доках, лавках и на складах каждый день бурлила жизнь. Наряду с наемными работниками, над важными общественными проектами, такими как дороги и акведуки, работали и рабы. По завершении старых проектов всегда затевались какие-либо новые. С учетом того, что вся экономика Рима строилась строго на наличности – вся еда, постой, топливо продавались и покупались за звонкую монету, – отчаянной нищеты в городе не было никогда. Если у человека не было денег на жизнь, он либо уезжал в деревню, либо умирал на какой-нибудь глухой аллее. Бедность влекла за собой роковые последствия.

В политическом отношении, со времен на тот момент уже забытого Конфликта сословий, plebs urbana не обладал коллективной политической идентичностью. И хотя демократические собрания дейс Риме, свели лишь в четыре из них. Поэтому хоть они зачастую и превышали числом всех остальных избирателей Собрания, коллективных голосов в сумме у них было только четыре. Как продемонстрировал кризис, разгоревшийся вокруг Lex Agraria, физический контроль зала заседаний собрания представлял собой критически важную часть побед в политических баталиях. Постоянное присутствие там plebs urbana подразумевало, что как бы кто ни заглушал их избирательные голоса, их подлинные голоса звучали громко и четко – в чем Сципион Эмилиан убедился, когда они освистали его за резкие замечания в адрес Тиберия Гракха.

Когда городские плебеи вновь обрели политический голос, выяснилось, что они могут потребовать честолюбивых политиков прислушаться к важным для них нуждам. Перераспределение земель не обладало в их глазах особой привлекательностью – они являлись торговцами, ремесленниками, купцами, но не крестьянами. Но вот что действительно представлялось для них важным, так это бесперебойные поставки дешевого зерна. Не в состоянии сам себя накормить, plebs urbana надеялся, что окрестные деревни будут производить зерно, не позволяя ему умереть с голоду. Любому перспективному римскому политику рано или поздно предстояло узнать, что в действительности plebs urbana стремился к продовольственной безопасности. Городские плебеи прекрасно понимали, что поставки могут вдруг сократиться из-за непогоды, проблем с транспортировкой, неурожая. Или, к примеру, из-за массового восстания рабов на Сицилии.