— Ну вот, забыл, — огорченно сказала Наташа, выпрямляясь. — Ничего, потом вспомнит. Пойдем.

Кента дома не было. «На работе», — объяснила Наташа. Пришел он поздно вечером и поздоровался с Георгием так спокойно, словно виделись они вчера. Как будто и не кричал на него Георгий, не обвинял в черствости и бездушии…

Наташа молча собрала ужинать и ушла. И эта в общем-то знакомая картина вдруг вызвала у Георгия приступ бешенства.

— Ты что, всегда так? — спросил он.

— Как?

— А вот так! — Георгий мотнул головой на дверь кухни. — Жена у тебя что, в роли служанки? «Подай», «принеси», «уйди» — и все молчком?

И тут Кент ничем своих эмоций не выдал, — если только были у него какие-нибудь эмоции… Спокойным, скучным голосом он сказал:

— Давай-ка, друг любезный, договоримся на будущее — в мои дела ты не суйся. Не люблю я этого. Тебе о своей жизни думать надо.

— Ясно, — усмехнулся Георгий. — Заботиться о ближних твоя пре-ро-га-ти-ва…

— Отнюдь нет. Только забота заботе рознь. Ты в моих делах ни . . . не понимаешь, — матерщину Кент выговорил так же ровно и спокойно, как остальное, — так что не надо…

— А может, кое-что и понимаю?

— Кое-что — возможно, — равнодушно согласился Кент. — Только сделать все равно ничего не сможешь. Да и я не позволю. А я пока что могу тебе помочь, так что давай поговорим об этом.

— Ну давай поговорим.

— Есть под Москвой такой институт… — он сказал название института. — Знаком он тебе?

— Так точно.

— Можешь устроиться туда на должность старшего инженера. Оклад сто пятьдесят. Но работать ты там пока не будешь.

— А что я буду делать?

— Учиться. Здесь, в Долинске, с сентября открывается институт повышения квалификации, будут натаскивать инженеров разных профилей, в том числе и геологов, методам вычислительной техники. Я уже договорился, что тебя откомандируют сюда.

— Под твое бдительное око?

Кент посмотрел на него чуть ли не с отвращением.

— Слушай, Георгий, я не собираюсь с тобой нянчиться. Не хочешь — дело твое. Но сначала выслушай и обдумай как следует. Учиться здесь год, будешь получать свои сто пятьдесят и жить в общежитии. Если как следует повкалываешь этот год, возможности у тебя будут богатейшие, потому что специалистов с такой подготовкой — раз-два и обчелся. Кстати, претендентов на каждое место в этом институте человек восемь.

— И как же тебе удалось устроить меня?

— Я буду преподавать там.

— А если я потом захочу вернуться к изыскательской работе?

— Бога ради. Никто тебя насильно держать не будет.

Георгий задумался.

— Соглашайся, Жора, — сказал Кент. — Ничего лучшего для тебя сейчас не придумаешь. И, ей-богу, это совсем неплохое решение. Тебе сейчас надо как-то продержаться… забыть, что ли, не знаю уж, как сказать…

— Забыть это нельзя, — тихо сказал Георгий.

— Ну, не забыть, извини, я не так выразился… Отвлечься, может быть… Для этого я знаю только одно средство — работу. А поработать тебе придется здорово.

— А если не смогу?

— А ты смоги. Иначе пропадешь, понимаешь?

— Да чего тут не понять, — усмехнулся Георгий. — А знаешь, мне ведь почти хочется пропасть. Мне, откровенно говоря, жить не очень хочется. А иногда, знаешь ли, очень даже не хочется… Там, — он мотнул головой, — когда Ольгу хоронил, было такое поползновение — пустить себе пулю в лоб, благо пуля эта под рукой, а точнее — в руке была… И очень я иногда жалею, что не сделал этого… — Он помолчал. — Думаешь, рисуюсь, словесами бросаюсь?

— Нет, не думаю.

— Будто бы? — скептически взглянул на него Георгий.

— Я знаю, страдание иногда доставляет наслаждение.

— Да ну? — безмерно удивился Георгий. — Неужели знаешь? А ведь правда, страданием очень даже можно наслаждаться. Есть что-то этакое… — Георгий щелкнул пальцами, — когда думаешь, что не каждому, очень даже не каждому выпадает такая беда. Чувствуешь даже некую значительность свою… Я думал, это только у таких неудачников, как я, бывает. А и ты тоже, оказывается… А с чего это у тебя, а? Уж ты ли не на коне? С Натальей неладно живешь? Других причин как будто не должно быть.

— Я же просил тебя не говорить об этом.

— А почему? Я ведь перед тобой весь как на ладони, со всей своей грязнотцой.

— А я — не хочу.

— Ясно. — Георгий встал. — Ну, так вот, Иннокентий Дмитриевич, не надо мне твоих благодеяний. Не надо. Я сам как-нибудь…

Если бы Кент промолчал или согласился с ним, кто знает, как сложилась бы дальнейшая судьба Георгия. Но Кент сказал:

— А я прошу тебя — соглашайся. Прошу, понимаешь?

— Просишь? — удивился Георгий. — А почему? Ради Ольги?

— Не только. В первую очередь ради тебя самого. И ради себя, если хочешь, — неожиданно сказал Кент.

— Любопытно… А тебе-то зачем нужно… мое спасение?

Кент устало вздохнул:

— До чего же ты меня не любишь, Георгий!

— Это верно, не люблю, — согласился Георгий. — А ты раньше не знал, что ли?

— Да знал, конечно. А почему? — безразлично поинтересовался Кент.

— Почему? — Георгий снова сел. — А за что тебя любить-то, спрашивается? И кто тебя, скажи по совести, любит? Родственников и жену пока оставим — им тебя по должности любить положено. Ну а вот на работе… сослуживцы твои, подчиненные любят тебя?

— Некоторые, — спокойно сказал Кент.

— Да? — недоверчиво спросил Георгий. — Ну хорошо, допустим, некоторые. Один, два, три, пять… А в основном? Масса, так сказать?

Кент улыбнулся:

— Да ведь я не киноактер, чтобы меня масса любила.

Георгий уже и сам понял, что разговор не тот пошел, но ухватился за соломинку:

— Значит, не любят все-таки?

— Масса-то? Пожалуй, что и нет, — спокойно сказал Кент.

— Ага… А почему?

— Да не за что, наверно, — скучным голосом сказал Кент. — Для массы я начальство, притом, знаешь ли, довольно строгое, а начальство любить не положено… Знаешь, давай-ка прекратим этот душеспасительный разговор. Извини, устал до чертиков, спать хочу. А ты подумай, но не очень долго.

Георгий промолчал. Ему очень хотелось сразу сказать «нет» и попытаться выбраться самому. Но как? Этого он не знал.

8

Не думал тогда Георгий, что потом совсем по-другому будет вспоминаться ему этот разговор. Любит, не любит, к сердцу прижмет, к черту пошлет… К сердцу его никогда уже больше не прижимали, а к черту посылали, и не раз. Вот и сейчас — кто его любит в отряде? Никто. Не за что, видимо. Начальство, наверно, любить и в самом деле не положено, прав Кент. И в тот первый «командирский» сезон его, видно, тоже не слишком жаловали, лишь казалось, что любят. А любила только Ольга, и вся жизнь кругом