И все равно скоро сон пришел – на этот раз без видений. Но когда стало заниматься утро, одна греза – особенно уродливая и неприятная – посетила ее.

12

31 октября, 00:02

Светловолосого парня за рулем черного «шеви», пронзающего бархат ночи, звали Брайан Блэквуд. Ветер, задувающий в салон через полностью спущенные окна, развевал его шевелюру. В глазах Брайана стояли слезы, но за ними не было ни сожаления, ни печали, ни боли – их породили холодный октябрьский ветер и скорость. Брайан больше не испытывал нужды лить слезы по вышеуказанным поводам – для этого в его душе не осталось места. Внутри он весь окаменел, а камень не испытывает никаких чувств.

Ожидание начинало претить ему. Он хотел вдавить педаль событий в пол. Перейти к делу.

Но в то же время он осознавал, что спешка хороша лишь при ловле блох. Ему стоит продержаться в тиши еще одну ночь – тогда полиция завяжет с прочесыванием окрестных полей, и план будет спасен.

И все же бездействие снедало Блэквуда, и голос в его голове звучал все настойчивее. Он решил сменить диспозицию, найти место чуть ближе к точке назначения и там обосноваться. Сокращение расстояний, разделяющих его и цель, помогло бы снять головную боль.

В уме он воскресил карту, которую под пытками для него нарисовал Дин Бомонт. Рисунок отпечатался в сознании на совесть – не требовалось глядеть на бумажку, хотя поворотов и закольцованных участков тут много.

Вскоре они будут на месте.

Ждать недолго.

* * *

В последние несколько дней на его глазах свершились три убийства. Ко всем трем он приложил руку: одно было целиком и полностью на его совести – перед глазами еще стояла та глубокая алая дуга на глотке женщины, тщательно выведенная им после того, как он отрезал ей соски.

Жаль, дорожный полицейский пал не от его руки, но, с другой стороны, иначе все равно не вышло бы. У Мультика дробовик, ему и стрелять.

Он пнул мертвого законника по яйцам, пока тот бился в конвульсиях, но лучше ему не стало. Мизерное надругательство не утолило жажду убийства. Не умаслило зудящую язву, что досталась ему от Клайда (спасибо тебе, старина, расчесывать эту штуку жуть как приятно).

Вскоре, завтрашней ночью, зуд уляжется. Два убийства по плану – хотя, нет, точнее сказать так: два устранения. Но прежде чем их устранят, они познают страх и прочувствуют страдания, которые переживал Клайд, томясь в камере. Их ждет кое-что пострашнее унылых серых стен и стальных прутьев – им уготована куда бо́льшая боль, чем та, что испытал Клайд, болтаясь в петле.

Но почему, Клайд? Почему? Это так на тебя непохоже.

Знаешь, я догадываюсь почему. Ты ли напираешь на мои мозги, Клайд? Твой ли мятежный ум спаривается сейчас с моим собственным и заражает мой дух? Ты ли я? Я ли – ты?

Что?

О да, я слышу тебя, дорогуша. Слышу, и вскоре те двое свое получат. Забудь о моих сомнениях в тебе. Я устал – и это все так странно. Что? Да, завтра ночью. Не позже. Я обещаю.

Под шинами автомобиля сгорали миля за милей. Бледный лик Брайана светился в ночи – будто Блэквуд был уже не человеком, а призраком. Его спутники спали вповалку на задних сиденьях.

Годом раньше (от октября до октября)

1

Не так давно – около года назад – небо коптил один очень испорченный парень по имени Клайд Эдсон. Типичный уличный грубиян по повадкам, он был смекалист, знал, чего хочет, и получал желаемое любым доступным путем.

Он жил в большом мрачном доме на серой, издыхающей улочке в Гэлвистоне, штат Техас. И, подобно престарелой кошатнице, в этот дом тащил всякого – только не несчастных животных, еле живых от голода и паразитов, а всевозможный юный сброд, тех, кого отвергло больное общество.

Их он воспитывал. Вдыхал в них жизнь. Внушал им чувство тверди под ногами. Они были его созданиями, но Клайд не питал к ним любви. Для него они были не более чем игрушками. Краска облезет, батарейки выдохнутся – и все, на помойку.

Так было ровно до того момента, как он повстречал Брайана Блэквуда.

Потом все стало хуже.

2

У того парня была черная кожаная куртка и прическа «гузкой» – на нее ушло столько геля, что можно было смазать им от борта до борта целый «бьюик». Он вышагивал степенно, неторопливо, с высоко задранной головой, постреливая кругом взглядом кислотно-голубых глаз. Будто весь мир был обязан ему жизнью. Остальные ребята жались к стенам коридора, стараясь не попасться ему на пути.

Совершенно очевидно, что Клайд – типичный плохиш, повернутый на стиле 1950-х годов. Его прикид был не по моде, но такому никто не рискнул бы сказать: эй, чувак, ты одет просто смешно.

Словом, жесткий тип. Весь такой себе на уме. С собой у него не было учебников. Он вообще ничего с собой не носил, кроме собственной крутизны.

Брайан стоял у фонтанчика, когда впервые увидел его. Он зачерпывал воду, стараясь убить время между уроками, и ни о чем не думал. Но появился Клайд – и внезапно Брайан ощутил к нему нечто вроде влечения. Не сексуального, отнюдь – гомиком он не был. Тут речь шла скорее о тяготении металла к магниту: что ни делай, как ни упирайся, все равно притянешься.

Брайан знал, кем был Клайд, но впервые находился достаточно близко к нему, чтобы ощутить лучащийся от него драйв. Раньше он воспринимал его просто как случайного чувака в кожанке, большую часть времени прогуливающего уроки. А теперь…

Теперь он понимал – за душой у этого типа есть много всякого; и это всякое прорывалось наружу хищным блеском, как сталь хорошо заточенной бритвы блистает на полуденном солнце.

Да, у Клайда была крутизна.

Да, у него был свой стиль.

Да, он выбивался из массы.

Клайд был как ходячая электростанция. С таким шутки плохи.

– На что уставился?