И тут Джейми совершенно неожиданно пришло в голову, что мальчишки, должно быть, видят в нем чрезвычайно романтическую фигуру. Живет один в пещере, выходит в темноте, чтобы поохотиться, появляется в ночи из тумана грязный, дико заросший, весь покрытый ярко–рыжей порослью. Да, в их возрасте кажется, что быть изгоем и скрываться в вересковой пустоши в сырой тесной пещере — это чудесное приключение. В пятнадцать, шестнадцать и десять лет они не имеют представления об изводящем чувстве вины, горечи одиночества или бремени ответственности, от которого невозможно освободиться.

В каком–то смысле они, наверное, понимают, что такое страх. Страх перед пленом, болью, страх смерти. Но боязнь одиночества, постоянного, чреватого безумием пребывания с самим собой, — это совсем другое дело. Как и непреходящая тревога о том, как бы не навлечь беду на них. Впрочем, уж об этом–то они или вовсе не задумывались, или со свойственной юности беспечной уверенностью в собственном бессмертии просто отмахивались.

— Ну ладно, — сказал он, небрежно повернувшись к зеркальцу, когда юный Джейми, запнувшись, умолк, — Мужчина для того и рождается, чтобы познать печаль и обрасти бакенбардами. Это одно из проклятий Адама.

— Адама?

Фергюс был явно озадачен, в то время как остальные его товарищи притворялись, будто понимают, о чем говорит Джейми. Фергюсу же стесняться было нечего: для него, иностранца, неведение считалось простительным.

— Его самого, праотца Адама.

Джейми вобрал верхнюю губу и деликатно поскреб бритвой под носом.

— Вначале, когда Господь сотворил человека, подбородок Адама был лишен растительности, как и у Евы. И тела у обоих были гладкими, словно у новорожденных младенцев, — добавил он, заметив, как взгляд племянника метнулся в сторону паха Рэбби.

Хотя борода у Рэбби еще не росла, легкий темный пушок над верхней губой наводил на мысль о растительности в других местах.

— Но стоило им, когда ангел с огненным мечом изгнал их из Эдема, оказаться за воротами райского сада, как подбородок Адама начал чесаться и на нем выступила щетина. С тех пор мужчина обречен на бритье.

Джейми закончил брить собственный подбородок и театрально поклонился своим слушателям.

— Ну а что насчет остальных волос? — спросил Рэбби. — Вы ведь не бреете там!

Юный Джейми при этой мысли прыснул, снова залившись краской.

— Слава богу, что в тех местах, которые не на виду, можно обойтись без бритья, — невозмутимо отозвался его старший тезка. — А то для этого потребовалась бы чертовски твердая рука. Правда, зеркало не понадобилось бы.

Все расхохотались.

— А как насчет леди? — спросил Фергюс.

На слове «леди» его голос сорвался, что вызвало новый взрыв смеха.

— Конечно, у les filles[1], девиц, там тоже есть волосы, но они их не бреют. Обычно не бреют, — поспешно поправился он, видимо припомнив что–то из своей прошлой жизни в борделе.

Шаги в коридоре известили Джейми о приближении сестры.

— Ну, у леди это вовсе даже и не проклятие, — заявил он своей восхищенной аудитории, взяв тазик и аккуратно выплеснув содержимое через открытое окно. — Бог даровал им некую растительность в утешение мужчинам. Когда вам, джентльмены, выпадет привилегия увидеть женщину не обремененной одеждой, — он взглянул через плечо на дверь и доверительно понизил голос, — вы заметите, что волосы там растут в форме стрелы, указывающей направление, смекаете? Чтобы бедный невежественный мужчина не сбился с верного пути.

Он с важным видом отвернулся от затыкавших себе рты, корчившихся от хохота мальчишек и неожиданно устыдился, увидев медленно шедшую вперевалку беременную сестру, которая несла поднос с его ужином поверх уже основательно выступавшего живота. Собственные шутки, произнесенные ради минутного чувства товарищества, вдруг показались ему оскорбительными и неуместными.

— Тихо! — рявкнул он.

Смех оборвался, мальчишки уставились на него в недоумении. Он поспешил вперед, забрал поднос у Дженни и поставил его на стол.

Вкуснейшее блюдо из козлятины и бекона издавало такой запах, что у Фергюса нетерпеливо задергался кадык. Джейми знал, что к его приходу они выставляют на стол самое лучшее, специально прибереженное для него. Чтобы понять это, было достаточно взглянуть на их исхудалые лица. Конечно, приходя сюда, он приносил с собой мясо попавших в силки кроликов или куропаток, порой гнездо с яйцами ржанки, но этого, разумеется, никак не могло хватить для дома, где кормились не только хозяева и слуги, но также семьи погибших Кирби и Муррея. По крайней мере, до весны вдовы и дети его арендаторов должны потерпеть, а ему необходимо сделать все от него зависящее, чтобы прокормить их.

— Сядь рядом со мной, — сказал он Дженни, взял ее за руку и мягко подвел к сиденью на лавке рядом с собой.

Та удивилась — обычно в его приходы она прислуживала ему, — но и определенно обрадовалась. Час был поздний, и темные круги под глазами Дженни выдавали ее усталость.

Отложив себе изрядную порцию козлятины, Джейми решительно поставил тарелку перед сестрой.

— Но это все для тебя! — возразила Дженни. — Я уже поела.

— Недостаточно, — отрезал он. — Тебе нужно больше, ты ведь на сносях и должна есть за двоих, — вдохновенно добавил Джейми, зная, что сестра не сможет отказаться поесть ради младенца, которого носит.

И верно. Чуть поколебавшись, Дженни приступила к трапезе.

Стоял ноябрь, холод пробирался сквозь его тонкую рубашку и штаны, но он почти не замечал этого, сосредоточившись на выслеживании. Небо было затянуто облаками, но тонкие барашки пропускали лунное сияние, так что света хватало.

Слава богу, что не было дождя: сквозь шум дождевых капель невозможно слышать, а острый запах мокрой листвы забивает запах животных. Его обоняние за долгие месяцы жизни на открытом воздухе обрело почти болезненную остроту, и теперь, когда он наведывался в усадьбу, домашние запахи чуть не сшибали его с ног.

Он находился недостаточно близко, чтобы уловить мускусный запах, но услышал шорох, выдавший оленя, вздрогнувшего в тот миг, когда он учуял охотника. Животное замерло, превратившись в одну из теней, колышущихся на склоне холма под мчавшимися по небу облаками.

Как можно медленнее Джейми повернулся в том направлении, где его слух зафиксировал шорох. В руках у него был лук со стрелой наготове. Если будет возможность сделать выстрел, то только один, после того как олень сорвется с места.

Да, там! Его сердце подпрыгнуло, когда он увидел торчавшие над низкими зарослями утесника, резко выделявшиеся на фоне неба рога. Собравшись и медленно набрав воздуха, Джейми шагнул вперед.

Вспугнутый олень срывается с места столь стремительно, с таким шумом, что охотник зачастую теряется, упуская драгоценные мгновения. Но этому охотнику выдержки было не занимать: он не вздрогнул, не дернулся, не попытался пуститься в погоню, а, не сходя с места и глядя вдоль древка стрелы, хладнокровно оценил скорость и направление и, выждав момент, спустил больно хлестнувшую его по запястью тетиву.