сказались те давние и долгие века, когда древние людские племена били друг друга по головам каменными топорами. Короткое (в историческом масштабе) время цивилизованности не сумело исправить природу хомо сапиенс с его тягой к варварству и агрессии.

Гораздо сложнее оказалось социализироваться нам, котикам — да и собакам, — ведь у нас время осмысленной жизни не достигло пока и двухсот лет: с тех пор, как в 2045 году доктор Чанг вживил собаке Миле первый мозговой имплант, сделавший ее разумным существом.

До того в течение сотен тысяч лет наши предки существовали, руководимые исключительно инстинктами. Мы боролись за жизнь и любовь, дрались за самок, отыскивали добычу и защищали ее. Затем последовало так называемое «одомашнивание»: тысячелетие жизни рядом с человеком, когда котики охраняли амбары и ублажали своим прекрасным видом хозяев. Однако то время не сильно изменило природу фелис катус в смысле гуманизма. Мы и крысу легко могли удушить, и птичку поймать, и с полуживой мышкой вдоволь наиграться. Поэтому проявления древней атавистической агрессии по сию пору встречаются среди кошачьих.

Справедливости ради надо сказать (хоть я собак, по понятным причинам, не слишком люблю и не очень жалую, делая исключение только для коллеги Мухтара XIV), что канис фамильярис, в пересчете на душу населения, преступлений совершают меньше, чем мы. Природной агрессии в них тоже, как и в нас, хоть отбавляй, но за долгий период службы человеку — в роли охранников, поисковиков, пограничников, ездовых собак, поводырей — они гораздо лучше приучились слушаться и подчиняться.

Кот, в отличие от них, — древнее, независимое, суверенное животное. А за собственную свободу надо платить — в том числе вступая за нее в решительный бой не на жизнь, а насмерть. Поэтому боевые инстинкты у нас, котиков, в крови.

Современная цивилизация многое сделала, чтобы перевести бывших так называемых «домашних животных» на культурные рельсы. После того как приняли Декларацию прав и свобод всех живых существ, для нас категорически запретили любые виды охоты — только на механических и электронных рыб, искусственных птиц и грызунов; по всей планете понастроили полигонов для страйкболов, пейнтболов и игры «Зарница» — для котов, собак и, заодно, людей. Но все равно! До сих пор чуть не каждую ночь полиция и спецотряды Метрополиса задерживают отдельных четвероногих граждан или целые банды, которые, презрев законы и Декларацию, выходят на специально организованные бои без правил или охотиться на живых существ.

Вот и сейчас поступила оперативная информация — а попросту сигнал от старой наркоманки кошки Досси: сегодня ночью в Солнечном парке банда кошачьих готовится напасть на живых соловьев.

Добывать соловьев — особый цинизм. Птица никакого вкуса не имеет, ценности не представляет, маленькая, серенькая, незаметная, но благодаря своему пению известна повсюду. Уничтожать соловушек все равно что — приведу аналогию, понятную людям, — картины великих художников прошлого вроде Леонардо да Винчи или Бэнкси, калечить: варварство и вандализм. Помимо варварства это — преступление против человечности и злодейское нарушение Декларации прав и свобод живых существ.

Итак, мы вчетвером выдвинулись в Солнечный парк и заняли свои позиции. Известно, что соловьи — создания плотоядные, поэтому обитают в местах сырых и низких, где много комарья и прочего гнуса. Мне-то с моей толстой шерстью и в бронежилете ничего, Мухтару XIV вообще все нипочем, а вот Настеньке и Василию пришлось густо обмазать себя репеллентом без вкуса и запаха. Однако все равно временами москиты проникали на незащищенные участки их тел. Слава богу, на кровососущих не распространялась Декларация прав животных, и люди, находившиеся в засаде, порой тихонько шлепали ладонями, уничтожая насекомых.

Потекли часы ожидания. Мне оно давалось прекрасно. Я животное ночное, просидеть до утра в засаде только в удовольствие: днем отосплюсь, отгул ведь нам дадут! А вот мои люди временами клевали носом. Да и патентованный охранник Мухтар XIV тоже задремывал.

А я погрузился в воспоминания. Тем более что наперебой трещали соловьи — а мы, коты, хоть и не столь романтичные создания, как люди, но нам тоже не чужды понятия красоты.

Я вспомнил, как мы познакомились с моей Марусей — однажды ночью, в подобном парке; как гуляли с ней всю ночь напролет: я бравый сержант, только что выпущенный из полицейского училища, и она, юная беленькая кошечка, недавно со школьной скамьи. Тогда тоже заливались соловьи и лес был полон опьяняющими запахами. Вспомнилось, как очаровательно-юно пахло от нее в ту ночь, как мы впервые поцеловались… Как я сделал ей предложение, и она позволила мне все, как мы поехали потом в медовый месяц на Синие озера… Маруся сразу забеременела, и как мы прыгали от радости, когда узнали результат УЗИ. И как потом волновались, когда ждали первенцев, и как радовались, когда они, все пятеро, родились живыми и здоровыми и Маруся впервые бережно облизала их…

Постепенно я стал впадать в полудрему, что не мешало мне держать навостре нос, глаза и уши, быть потовым при каждом подозрительном запахе или шорохе прийти в боевую готовность.

В бдительном полусне стали мне являться и первые месяцы моей службы — тем более что по времени они совпали с началом нашей с Марусей семейной жизни.

Тогда, восемь лет назад, преступности тоже хватало, но была она больше не организованной, а бытовой. Если учесть, что я начинал служить обычным патрульным, мне довелось хлебнуть ее полной миской.

Преступления на почве ревности в ту пору — да и сейчас — составляют немалый процент. Понятно, почему такое происходило и происходит. Всю жизнь бывшие так называемые «домашние животные» прожили рядом с человеком. Они (мы!) были компаньонами в семьях: нас кормили, обслуживали, ласкали. Канис фамильярис вдобавок выполняли какие-то (типа) полезные функции: охраняли дома (лая впопад и невпопад) или служили поводырями.

Но мы, котики, всегда существовали для чистого удовольствия: помурлыкать, поцеловаться, потоптать «хозяина» лапками. А когда обзавелись интеллектом, стали искусными рассказчиками, собеседниками, сказочниками. Десятки и сотни фелис катус стали трудится телевизионными и ютьюб-журналистами. Когда Пулитцеровскую премию в 2091 году впервые в истории получила кошечка — Ромашка Вторая, — многими это было воспринято как уступка политкорректности. Не знаю, так ли это — сам я ее роман «Розовое одеяло», вошедший в школьные хрестоматии, не сумел осилить.

Знаю, что написан он по следам реальных событий и речь в нем идет о трагической любви кошки Бусинки, которая никак не может сделать выбор между платоническим чувством к женщине-компаньонке Марии и плотской страстью к дикому бездомному коту Марселю. Раздираемая противоречиями между телесным-чувственным и возвышенным-неземным, кошечка кончает с собой, бросаясь под