Ни один здравомыслящий человек не допустит, чтобы факт недоказуемости вымысла летающих чайников и фей послужил решающим доводом в важном споре. Мы не считаем себя обязанными тратить время на опровержение мириад вымыслов, порождённых богатством фантазии. Когда меня спрашивают о моих атеистических убеждениях, я всегда с удовольствием отвечаю, что собеседник сам является атеистом в отношении Зевса, Аполлона, Амона Ра, Митры, Ваала, Тора, Одина, Золотого тельца и Летающего Макаронного Чудища. Просто я добавил в этот список ещё одного бога.

Все мы склонны проявлять скептицизм, или, попросту, неверие, но в отношении единорогов, фей, греческих, римских, египетских и варяжских богов в наши дни это уже и не нужно. А в отношении бога Авраама — нужно, потому что большое количество наших соседей по планете продолжают глубоко верить в его существование. Из примера с чайником Рассела очевидно, что распространённость веры в бога по сравнению с верой в небесные чайники не снимает ответственности за приведение логических доказательств, хотя иногда, для удобства, её пытаются переадресовать. В невозможности абсолютного доказательства отсутствия бога нет ничего странного и необычного хотя бы потому, что невозможно с полной вероятностью доказать отсутствие чего угодно. Важнее не то, можно ли доказать отсутствие бога (нельзя), а то, насколько велика вероятность его бытия. Это совершенно другой вопрос. Одни недоказанные вещи гораздо менее вероятны с рациональной точки зрения, чем другие. Почему бы не проанализировать вероятность существования бога? Несомненно, факт невозможности доказательства присутствия или отсутствия бога не делает эти варианты равновероятными. Совсем, как мы увидим, наоборот.

Подобно тому как Томас Гексли из кожи вон лез, стараясь угодить в категорию беспристрастных агностиков, расположенную посередине приведённой семиступенчатой шкалы, теисты предпринимают аналогичный манёвр с аналогичными намерениями, но двигаясь с другой стороны. Теолог Алистер Макграт в книге «Бог Докинза: гены, мемы и происхождение жизни» постарался добиться именно этого. Похоже, что вслед за замечательно точным описанием моей научной деятельности единственным его возражением был бесспорно справедливый, но позорно слабый аргумент о том, что стопроцентно доказать отсутствие бога нельзя. Читая Макграта, я испещрил пометкой «чайник» поля многих страниц. Снова вспоминая Гексли, Макграт утверждает: «Утомившись безнадёжно категоричными, не имеющими достаточных фактических оснований высказываниями как теистов, так и атеистов, Гексли провозгласил, что вопрос о боге решить научными методами невозможно».

Далее Макграт аналогичным образом цитирует Стивена Джея Гулда: «Хочу повторить своим коллегам, в стомиллионный раз (будь то студенческие споры или учёные трактаты): наука просто не в состоянии (основываясь на принятых методах) вынести решение о том, возможно ли, что бог управляет природой. Мы не подтверждаем и не отрицаем этого: как учёные, мы просто не можем высказывать об этом мнение». Несмотря на уверенный, почти нравоучительный, тон заявления Гулда, какие аргументы он приводит в его подтверждение? Почему мы, учёные, не можем высказывать мнение о боге? И почему чайник Рассела или Летающее Макаронное Чудище не защищены от нашей критики подобным же образом? Ниже я собираюсь продемонстрировать, что Вселенная под управлением творца сильно отличалась бы от Вселенной без такого попечителя. Почему же этот вопрос не является научным?

Гулд умеет выходить сухим из воды с неподражаемым искусством, что и продемонстрировал в одной из своих наименее удачных книг «Скалы вечные». В ней он ввёл в оборот термин NOMA (от «nonoverlapping magisteria» — «разносуществующие круги»):

Магистериум, или сфера влияния, науки охватывает эмпирическую область: из чего состоит Вселенная (факт) и почему она устроена таким образом (теория). В область религии входят вопросы всеобщего смысла и моральных ценностей. Эти области не перекрываются и не охватывают все возможные темы исследований (например, есть ещё область искусства и смысл красоты). Обращаясь к известному изречению, наука определяет век (возраст) скал, а религия — скалы веков; наука изучает строение горних высей, а религия — дорогу к ним.

Звучит здорово, пока не начнёшь размышлять поглубже. Что это, например, за вопросы всеобщего смысла, господствовать над которыми приглашают религию, а науке советуют почтительно снять шляпу и удалиться?

Замечательный кембриджский астроном Мартин Риз, которого я уже упоминал, начинает свою книгу «Наша космическая обитель» двумя вопросами — кандидатами в категорию всеобщего смысла и даёт NOMA-ответ. «Наиглавнейшая загадка — почему всё вообще существует. Что вдохнуло жизнь в уравнения и организовало на их основе Вселенную? Однако эти вопросы выходят за рамки научных: они принадлежат сфере философии и теологии». Я бы поправил, что если они выходят за рамки науки, то и теологам тут точно делать нечего (не думаю, что философы поблагодарят Мартина Риза за сваливание их в одну кучу с теологами). Рассуждая дальше, я бы задал вопрос: а в каком смысле теологи вообще имеют свою сферу влияния? До сих пор не могу не улыбнуться, вспоминая реплику директора моего оксфордского колледжа. Молодой теолог подал заявление на исследовательскую стипендию, и, просматривая его докторские тезисы по христианской теологии, директор не преминул заметить: «У меня есть серьёзные сомнения, существует ли этот предмет вообще».

Какие специальные знания, недоступные учёным, могут теологи привнести в решение сложных космологических вопросов? В другой своей книге я приводил слова оксфордского астронома, который, когда я задал ему один из этих сложных вопросов, ответил: «А-а, здесь мы выходим за рамки науки. Позвольте передать вас в руки моего старого доброго друга-священника». У меня не хватило остроумия тогда парировать и ответить, как я написал позднее: «Но почему священник? Почему не садовник, не повар? Почему учёные с таким робким почтением относятся к притязаниям теологов на экспертное знание по вопросам, в которых теологи безусловно имеют не больше квалификации, чем сами учёные?»

Часто повторяют избитую фразу (и, в отличие от многих избитых фраз, она неверна) о том, что наука отвечает на вопрос как, но только теология может ответить на вопрос почему. Но что же такое этот вопрос почему? Не каждое начинающееся с почему предложение в английском языке является правомерным вопросом. Почему единорог пустой? На некоторые вопросы отвечать бессмысленно. Какого цвета абстракция? Чем пахнет надежда? Не каждый грамматически правильно составленный вопрос имеет смысл и заслуживает серьёзного внимания. И даже если вопрос — настоящий и наука не может на него ответить, это не означает, что религия сможет это сделать.

Вероятно, некоторые глубокие, значимые вопросы действительно абсолютно недоступны науке; возможно, квантовая теория уже стучится в двери непостижимого. Но если наука не в состоянии прояснить какие-то важные проблемы, почему мы должны считать, что религии это удастся? Подозреваю, что ни кембриджский, ни оксфордский астрономы не верили всерьёз, что теологи действительно обладают уникальным знанием, дающим им основу для решения слишком сложных для науки вопросов. Думаю, что и в этом случае астрономы просто изо всех сил старались проявить вежливость: раз уж теологи не могут сказать ничего стоящего о других проблемах, бросим им кость: пусть корпят над вопросами, на которые никто не может ответить, а возможно, и никогда не сможет. Но, в отличие от моих друзей-астрономов, я считаю, что и кость им бросать незачем. Я до сих пор не вижу причины считать теологию (в отличие от библейской истории, литературы и т. п.) полноценным предметом.