Я начал с сэндвичей с сыром хаварти и шпината вместо сосисок. Я стал есть меньше сосисок с яичницей и булочками на завтрак, но не особо урезал свой рацион. Иногда я делал гранолу. Я готовил бурый рис и брокколи в бабушкиной микроволновке Litton (мама отдала мне ее, когда я стал «жить своим домом»). Рис в ней я готовил по ее рецепту.

Но как бы то ни было, я был спортсмен, я был молод, и мне казалось, что я неуязвим. Так что в первые годы пребывания в колледже, несмотря на то что начал прислушиваться к идеям Хиппи Дэна и других сторонников осознанного отношения к земле, я все равно заглатывал по два сэндвича «Макчикен» с огромной порцией картошки минимум раза по четыре в неделю. Я думал, что раз мне нужен белок, немного фастфуда не повредит. Мне нравилось разжигать гриль и готовить на нем сосиски, стейки, рубленые колбаски, свиные ребрышки и другие животные продукты, какие только мне попадались. Гигантский гриль я купил как-то на распродаже. Мы на пару с моим другом Деймоном Холмсом снимали квартиру, и я был «мастером гриля». А еще я боялся, что, перейдя на растительное питание, мне придется постоянно есть невкусную пищу.

Не то чтобы я не задумывался обо всем этом. Я знал, что бурый рис – моя углеводная загрузка перед соревнованием. Я уже привык к чудесам гранолы. Салаты и разные овощи помогли мне достичь особой выносливости еще в лагере для лыжников «Команда Берки». Хиппи Дэн пытался убедить меня в особой полезности для здоровья и окружающей среды сока из проростков пшеницы и употребления в пищу в основном овощей и фруктов. Так как я был учеником ответственным и серьезным (и еще пытался сэкономить), я даже посадил немного пшеницы, чтобы получить ростки.

Я пообещал себе, что буду дальше изучать вопросы, связанные с питанием растительными продуктами. Но пока мы с Деймоном продолжали по вечерам на балконе разводить гриль и сидели на ступеньках дома со стейками (или гамбургерами, или сосисками), закусывая их сырными шариками Planters.

Я все еще иногда охотился и рыбачил, считая, что, раз мне нужен белок, лучший способ его получения – это поедание мяса животных. Я не хотел бежать мой второй «Вояджер» без белка.

Но мне не стоило так волноваться по этому поводу. Среднестатистический американец ежедневно употребляет примерно 90 граммов белка, почти в два раза больше рекомендуемой нормы (в среднем 56 граммов для взрослого мужчины и 46 граммов для взрослой женщины). Я не знал тогда, насколько тяжело белок сказывается на работе почек (органа, наиболее важного для бегунов на длинные дистанции; мы очень серьезно относимся к вопросу употребления воды, задержке и выводу жидкости из организма), что белок может стать причиной вымывания кальция из костных тканей. Я не слишком верил в то, что сверхмарафонец может получить достаточное количество белка из овощей. И уж точно я не думал, что это так просто.

В общем, иногда все-таки съедал сосиски с омлетом и булочками или гамбургеры. Не стоит забывать и то, что я все-таки деревенский парень из Миннесоты, охотник и рыболов. И что я сын своего отца. Когда Леа приходила с пакетом яблок или молока с пометкой «Натуральные» и я видел ценники, я взрывался и кричал: «Сколько-сколько ты заплатила за это? Они что, из золота?»

Мы тогда с Леа часто встречались. Я работал еще в одном магазине, Austin Jarrow, названном в честь местных легенд бега Джарроу и Билла Остина (Джарроу сократил свое имя до одного слова, как Мадонна). Так что, учитывая две работы, встречи с Леа, учебу и бег по два часа в день, времени у меня больше ни на что не оставалось.

Я перестал часто навещать маму, брата и сестру. Даже если иногда я и мог вырваться, я не хотел приезжать, когда отец был дома. Так что с мамой я больше разговаривал по телефону. Она сказала мне, что пару раз звонил Дасти, что она всегда рада его слышать, но что Дасти ее все хуже понимал – из-за рассеянного склероза ее голосовые связки становились все слабее.

Весной 1995 года мама сказала, что переезжает в дом инвалидов. Она посчитала, что так будет лучше.

Я и раньше был зол на отца, но это просто мелочь по сравнению с тем, что я почувствовал, когда услышал эту новость. Как он мог это допустить? Дом инвалидов? Маме было всего сорок четыре. А если бы я не ушел из дома? Мог ли я это предотвратить? И опять это были вопросы, на которые у меня не было ответов.

Мама сказала, что так будет лучше, чтобы я не волновался, хорошо учился и что все будет хорошо.

Я продолжил учиться еще усерднее и бегать еще больше. Даже Дасти заметил, что я вспахиваю землю на бегу. Я брал горки и атаковал звериные тропы, и чем гуще был бурелом, тем было лучше.

Я бегал по тропам, какие мне показал Дасти. Я бегал и в дождь, и в снег, и в палящий зной. Теперь лидером был я, а Дасти бежал за мной. Он повторял одно и то же: «Беги, пока у тебя боль не вылетит из головы, пусть все вылетит из головы»

А этого все не происходило. Боль была со мной. Своей я сделал боль на втором моем сверхмарафоне. Я использовал ее. Все 50 миль забега я слушал ее голос: «Ты можешь сделать лучше, ты можешь сделать больше. Надо – значит надо!» Я убегал от боли, но, кажется, наоборот, бежал к ней. Я думал о маме-инвалиде. Я думал о своей жизни, своих смешных, глупых проблемах. Я думал о расстояниях, которые уже пробежал, и о всей подготовке, какую уже провел. Мне даже не нужно было больше задавать себе вопросы. Я сам стал вопросом.

Почему?

Я рванул со старта. На этот раз я был один, без Дасти. И я «заглотил» всю эту дистанцию целиком. Я никогда еще так не бежал. И я опять пришел вторым.

Так что мне нужно учиться бегать еще быстрее. Но быстрее я не мог. В чем же был секрет?

Секрет этот мне открыл один больной старик. Он только что приковылял с физиотерапии и медленно забирался на больничную койку. Я видел его опустошенность, его злость на всё – в каждом его шаге, переполненном болью. Я был на последнем курсе колледжа Святой Схоластики, и мне по учебному плану теперь нужно было вдвое больше времени проводить в школе физиотерапии. Обучение включало среди прочего и стажировку в больнице в Ашленде. Моей обязанностью было помогать старику. И мы оба знали, что у меня это совершенно не получается.

Старик забрался на кровать и посмотрел на тарелку с больничным обедом. Кусок стейка, залитый чем-то коричневым, комок порошкового картофельного пюре, тошнотворного вида консервированный горошек. У старика было такое выражение лица, как будто он смотрел на тарелку кирпичей. Он не сказал ни слова, но это был безмолвный крик. Тогда я понял часть секрета.

То, что мы едим, это вопрос жизни и смерти. Еда – это часть нас самих.

Я слушал когда-то Хиппи Дэна. Я помнил, какая вкусная была морковь, которую бабушка выдергивала из грядки. Я знал, что если снижу количество мяса и сахара в своем рационе, то мне будет только лучше. Но то, как старый больной человек смотрел на свой обед, с тошнотой и безразличием одновременно, заставило меня задуматься еще об одной вещи.

Пища, которую подавали в доме инвалидов, где теперь жила моя мама, была многократно переработанной, с сахарами, крахмалами. В больнице, где я работал, подавали много мяса и мало овощей. Я был спортсменом и поэтому очень серьезно относился к вопросам здоровья. Я учился на физиотерапевта и был обязан помогать больным людям. Но я не обращал внимания на то, чем они питаются. Чем больше я питался здоровой пищей, тем быстрее и лучше бегал. Было ли простым совпадением, что именно в больнице подавали жуткую крахмальную еду? Если здоровое питание помогает спортсмену бегать быстрее, могло ли быть так, что нездоровая еда – причина еще более серьезных заболеваний?