Люди кричали, давили другу друга, стонали и плакали. Женщину с перепуганной девочкой на руках оттерло от мужчины с мальчиком и понесло вправо, к большому причалу, где грузились военные. Мужчина кричал, изо всех сил пытался протиснуться вслед, но тщетно – мощный поток быстро увлек его близких дальше, где стояли небольшие рыбацкие и торговые шхуны.

Изенбека тоже тянуло, толкало и разворачивало. После очередного поворота он оказался у края людского моря и увидел, как два типа, шалея от страха и наглости одновременно, прижали бледную шикарно одетую даму к ржавому борту вытащенного на берег суденышка и рвали с нее бриллиантовые серьги и золотые кольца. Дама с искаженным отчаянием лицом взывала о помощи, но никому не было до этого дела.

Горячая волна омерзения и гнева качнула изнутри Изенбека. Ему не раз приходилось встречать этот тип безмерно наглых и трусливых людишек, которые пьянели от безнаказанности и совершали самые отвратительные действа, прячась за спины других и распластываясь медузами перед каждым мало-мальски облеченным властью начальником. Напрягшись, Федор Артурович скользнул рукой к кобуре, но кто-то опередил его. Грянувший выстрел гулким эхом отозвался в пустом чреве судна. Хмельная наглость вмиг исчезла из округлившихся глаз грабителя. Побелев лицом, он стал медленно оседать, зажав рукой кровоточащее плечо. Его подельщик вмиг растворился в толпе.

Изенбек заработал локтями, продвигаясь дальше. Фуражка вестового мелькала уже где-то далеко сзади.

Вдоль толпы валялось все больше брошенных узлов, чемоданов, мешков с вывалившимися из них вещами, детскими игрушками, бельем, а то и драгоценностями, которые растаскивали бесстрашные оборванцы, иногда сами попадающие в смертельные тиски тысяченогой и тысячерукой людской гидры. У парапета, раскинув руки, лежал мертвец с остекленевшими глазами.

Изенбек решил плыть по воле потока. Намертво вцепившись в лямки вещмешка, он внутренне сжался как стальная пружина и перестал замечать, что творится вокруг. Его несло, сдавливало, било о парапеты, порой совсем лишало дыхания и снова несло вперед. Волны всеобщего безумия плескались в мозг, грозя втянуть в свой горячечный водоворот, но Изенбек весь включился в физическую работу: удержать мешок и не рухнуть под ноги толпы, безжалостно растоптавшей уже не одного слабого, растерявшегося, споткнувшегося. Он плыл в дико клокочущем течении, не в силах одолеть его, однако стараясь использовать силы так, чтобы его вынесло к точке, где начинался трап судна. Несколько раз полковника проносило мимо, наконец, напрягаясь до дрожи в жилах, он сумел влиться в нужный поток, ведущий к желанному трапу. Темно-серый борт судна поплыл навстречу, увеличиваясь в размере. Но теперь сжимало и давило со всех сторон так, что, казалось, сухожилия на руках и шее не выдержат и лопнут. Только несколько саженей грязной холодной воды с маслянистыми разводами и всевозможным мусором на поверхности отделяли его от спасительной палубы. Прочный, сколоченный из толстых брусьев трап скрипел и опасно прогибался. Когда Изенбек преодолел уже треть пути, раздался сухой треск, и истошный человеческий вопль похолодил враз замершее сердце, будто лошадь, вздыбившаяся над пропастью. Полковник на миг закрыл глаза и приготовился к удару о поверхность воды. Но это сломался не трап, а его левый поручень, куда сразу же выдавило несколько человек. Барахтаясь в узком просвете воды между причалом и судном, они взывали о спасении, но на помощь никто не спешил: дикая озверелость толпы не знает жалости. Еще несколько мгновений – и на головы пловцов полетели куски сметенного поручня и еще несколько людских тел. Изенбека между тем внесло на палубу и припечатало к судовой надстройке так, что в глазах потемнело и он, наверное, на несколько мгновений потерял сознание, инстинктивно вцепившись в скобу.

Когда в голове прояснилось и прошла противная слабость, Федор Артурович попытался протиснуться к борту. Но, несмотря на отчаянные усилия, ничего не выходило. Зато, встав на нижнюю скобу и приподнявшись над головами, Изенбеку удалось отыскать глазами Игнатия, пробравшегося на пирс, к удивлению, вместе с вещами. Полковник вновь ринулся к борту, но ему удалось лишь оторваться от надстройки, продвинуться дальше не представлялось никакой физической возможности. Если бы оказаться у борта, тогда Кошелев мог попытаться перебросить вещи. Изенбек предпринял еще одну отчаянную попытку, крича: «Игнатий! Игнатий!» Но вестовой не видел и не слышал его в этом ужасающем аду. Военная закалка подсказала Изенбеку решение. Уже после двух первых выстрелов в воздух вокруг полковника образовалось небольшое пространство. Приученные мгновенно реагировать на выстрел люди отпрянули от поднятой руки, сжимающей увесистый парабеллум. Еще несколько выстрелов – и он у борта. Вестовой тоже обратил внимание на стрельбу и увидел, наконец, полковника.

– Федор Артурович! Держите! – что есть силы крикнул Кошелев. Преодолевая сопротивление, он размахнулся и сильным движением бросил на корабль черный кожаный чемодан. Но в последний момент кто-то толкнул вестового в плечо и чемодан, ударившись о борт, упал вниз.

– Мешок! Игнатий, мешок! – кричал Изенбек звенящим от волнения и напряжения голосом, понимая, что еще минута – и никакой парабеллум не поможет. В этот момент Кошелеву удалось поймать свободный миг в течении толпы, и он швырнул морской мешок. Тот перелетел через борт почти рядом с Изенбеком, и полковник подхватил его за лямку. Тут же Федора Артуровича вместе с мешками оттеснили от края, где множество других рук тянулись за бросаемыми вещами, поднимали на веревках и простынях чемоданы, корзины и даже детей.

Полковник уже не видел, как Кошелев перекрестил его на прощание, не слышал напутственных слов этого так до конца и не понятого им человека.

Снова прижатый к надстройке, Изенбек ощутил вибрацию, – заработали винты. «Отходим! – мелькнуло в голове. – Прощай, Россия!» – Удушающий ком сжал горло, и тупая боль поселилась в сердце.

Покачивающийся причал с черной шевелящейся массой людей стал медленно отдаляться. Воздух над головой вдруг взорвался долгим и хриплым звуком пароходного гудка. Вслед ему раздалось несколько винтовочных и револьверных выстрелов – то ли знак прощания, то ли бессилия тех, кто так и не сумел прорваться на борт. Послышались другие гудки, и все побережье наполнилось разноголосым ревом сирен: пароходы прощались с Отечеством, к берегам которого им, как и многим пассажирам, вряд ли суждено возвратиться…

– Господин полковник! Господин полковник, простите, Али, что с вами?

Художник стал выходить из задумчивости, не сразу понимая, кто этот лысеющий лупоглазый человек с тонкими губами, осторожно трясущий его за руку. Потом вспомнил, бегло взглянул на Миролюбова и коротко сказал:

– Приходите ко мне в мастерскую. Вот адрес…

Записав карандашом на салфетке, художник поднялся, кивнул и неожиданно быстро вышел.