Жорж осторожно перешел и на правый нижний угол картины, представлявший собой огромное бурое пятно. Что это – грязь или живопись? Без сомнения, и то и другое. Тряпка скользила по блестящей поверхности медленно и терпеливо. Внезапно он заметил в темном образовании некий просвет, как если бы приоткрылась вуаль и позволила смутно догадываться, что под вуалью скрыто нечто фантастическое… или если бы из илистого пруда извлекли на поверхность загадочные водоросли.

Возбужденный открытием, Жорж принялся протирать закрашенное место более настойчиво. Да возможно ли такое, чтобы ни эксперт, ни распорядитель торгов не догадались до того, как выставить картину для демонстрации, протереть ее хотя бы влажной тряпкой! Какая небрежность! Или это так подействовал секрет Бергама – вывел скрытое шпаклевкой, не затронув основы? Одно было несомненно: в том месте, где еще десять минут назад не было ничего, кроме подобия руин, теперь зародилась жизнь. Обезумевший от радости Жорж хотел было позвать жену, но передумал, решив, что правильнее закончить начатое. Каролин будет в восторге! Он взял новую тряпку, выпил стакан воды и вернулся к полотну.

Сквозь сон Каролин услышала жуткий крик. Она привстала на кровати. Мужа на месте не было. Обеспокоенная, она позвала:

– Жорж, Жорж!

Ответа не последовало. Она поднялась, влезла в тапки и вышла в коридор. На кухне горел свет. Она толкнула дверь и в ужасе застыла на пороге. Жорж лежал на спине рядом с холодильником, судорожно сжав у груди кулаки, с раскрытым ртом и выкаченными от страха глазами. У нее закружилась голова, но она, продолжая бормотать имя мужа, бросилась к нему. Конечно же, это простой обморок, ему стало дурно. Нужно побыстрее вызвать врача. Обернувшись, на столе она заметила «Шествие грешников» – и у нее перехватило дыхание. В нижнем углу картины, там, где раньше красовались грубые мазки краски, проявились два новых персонажа: мужчина и женщина в профиль стояли бок о бок на коленях с молитвенно сложенными руками – в той запоминающейся позе, по которой в них угадывались кающиеся грешники с картин эпохи Возрождения. Где-то она их уже видела, но где? Богатые парчовые наряды, отороченные мехом, закутывали их до самых подбородков. Голый череп мужчины с венчиком седых волос, у женщины с ликом высохшей мумии на пальце красовалось кольцо с великолепными зелеными камнями…

Врач засвидетельствовал смерть Жоржа от сердечного приступа. Каролин пришлось набрать в долг у тестя и Бергама необходимую для пополнения банковского счета мужа сумму. Месяц спустя, не в силах больше переносить вида картины, она решила ее перепродать. Первый же покупатель был удивлен свежестью красок и, наведя прежде справки, предложил цену, втрое превышавшую т у, что заплатил за нее Жорж.

Мадам де Монкайю держала в доме только шесть кошек, четыре собаки, дюжину канареек и трех попугаев, но ее благодеяния простирались на всех животных деревушки. В этих краях она жила лишь последние двадцать с небольшим лет по смерти мужа, крепкий дом ее стоял возле церкви, и жители Кранеля считали ее своей госпожой. Такое признание она заслужила благородными манерами и властным голосом. Высокая, крепкая, краснощекая, с волосами цвета ржавого железа, бледно-голубыми глазами, тройным подбородком и набухшей грудью, она передвигалась с аристократическим благородством или, как поговаривали злые языки, будто проглотила приставку от собственной фамилии. С той же силой, с какой она любила животных, мадам де Монкайю терроризировала людей. Конечно же, она была членом Общества защиты животных. И когда она шествовала по улице, полная спеси, в соломенной шляпе, украшенной веткой искусственной красной смороды, с черной кружевной накидкой на плечах и тканой сумкой, полной печенья и кусочков сахара, в руке, все кранельские владельцы собак, кошек и ослов чувствовали себя более или менее виноватыми. Казалось, что мадам де Монкайю обладает неким шестым чувством, позволяющим ей на расстоянии улавливать малые и большие беды всех этих младших собратьев рода человеческого. Краешком глаза она примечала и исхудавшую киску, и обглоданную блохами шавку, и пораненную сбруей кобыл у, впряженную в перегруженный воз. И тогда ее негодование было столь выразительным, что даже самые суровые крестьяне втягивали головы в плечи и не смели пикнуть даже слова в ответ. Она грозилась разоблачить провинившегося перед Обществом защиты животных и предъявляла при этом карту «Почетного члена» в целлофане. Такое подтверждение почетного членства впечатляло всех поголовно. Шептались, будто у нее длинная рука, в действительности не представляя, насколько далеко та простирается. Когда виновный расшаркивался перед ней в извинениях и обещал впредь быть отзывчивее и чутче, его еще и принуждали отведать приготовленное для животного блюдо. С полуприкрытыми глазами и гордым лбом, мадам де Монкайю при этом напоминала генерала, следящего за дегустацией супа для подчиненных. Вердикт был короток и крут, как удар хлыста:

– Смрад! Пригодно только для свиней! Заменить бульон на мясной!

– У нас на это нет средств! – стонал хозяин живности.

– Ну да, а на два литра вина в день на каждого средства есть? Постыдились бы! Я это так не оставлю! Я состою не только в Обществе защиты животных, но еще и в Лиге по борьбе с алкоголизмом! Вам это так не пройдет!

Животные слушали свою защитницу с видом глубокой признательности, словно понимали весь смысл этой перебранки. Мадам де Монкайю величаво удалялась, подняв моральный дух четвероногих и одновременно сбив спесь с двуногих, а те уж и не были уверены, с простыми ли животными они имеют дело.

Местный кюре как-то при случае поздравил мадам де Монкайю с победами, одержанными ею в затеянной кампании, но при этом не преминул заметить, что некоторую долю своей освободительной миссии она могла бы направить на облегчение тягот человеческих. Уж не ослышалась ли она? Заважничавшая было матрона покраснела так густо, что закрепленная на ее бюсте лента ордена Почетного Легиона потерялась из виду. В Сопротивлении она была санитаркой и не понаслышке знала, каково настоящее милосердие во время войны.

– Так вот, в мирное время, – еле сдерживая себя, выговорила она, – все эти людишки заняты лишь самими собой, а бедные животные не могут помочь друг другу, и уж тем более не в состоянии противостоять жестокости своих хозяев!

Она процитировала Иисуса Христа, святого Франциска Ассизского, генерала де Граммона и упрекнула своего наставника, ибо он тоже не удосужился завести у себя ни единой канарейки.

С того памятного дня, будучи натурой воинственной, мадам де Монкайю еще рельефнее обозначила усилия, направленные к вящей пользе живности Кранеля и окрестностей. Видели, как она разгоняет мальчишек, собиравшихся порыбачить и копавших земляных червей, как защищает курицу, совсем было попавшую под нож домохозяйки, как достает из паутины застрявшую муху. Дабы расширить фронт своих активных действий, она извлекла на белый свет старый автомобиль мужа. На огромных колесах, весь помятый, передком он напоминал рыбу-молот, с клаксоном в виде резиновой груши, издающей хриплые звуки, почти как крик петуха на закате дня. Ездила она не торопясь, оглашая окрестности треском и грохотом, намертво вцепившись обеими руками в руль, и от толчков на ухабах в такт друг другу у нее подпрыгивали складки на подбородке и красная сморода на шляпке. Ее приближение слышалось издалека, так что все зверье заранее оживлялось, а у людей начинался приступ добросовестности.