Джон выслушал эту информацию о дочери с нескрываемой гордостью. Хотя, с другой стороны, он уловил в ней и намек на критику в собственный адрес. Его секретарша дала ему понять, что он недостаточно уделяет внимание ребенку. На этот счет у хозяина «Моррисон энд кампани» были свои соображения, поэтому, как только она кончила говорить, он не замедлил дать ей ответ:

— Я не виноват в том, что мне приходится уделять так много времени работе, а не дочери. Значит, так распорядился Господь.

— Нет, именно ты виноват в этом! — чеканным голосом отрубила Одри. — Ты мог бы уделять ей больше внимания и времени. И, пожалуйста, не рассказывай мне сказки про субботы и воскресенья. В эти дни, которые должны полностью посвящаться Эллис, ты без конца висишь на телефоне и решаешь бесконечные проблемы своего бизнеса.

— Я занимаюсь бизнесом по телефону? В выходные дни? — Джон вытаращил на нее глаза.

— Именно так. — Ее тон был тверд и неумолим. — Мне сказала об этом Эллис. Мы с ней иногда откровенничаем чисто по-женски.

— И о чем же еще идет речь между вами девушками, когда меня нет рядом?

— О многом. В том числе о разных деталях этого спектакля, в котором она с удовольствием участвует. — Одри задержала на боссе прямой, немигающий взгляд. — Так ты идешь или не идешь в школу, чтобы увидеть свою дочь на сцене? Как я уже сказала, Эллис запрыгает от радости, если узнает, что ее отец придет на спектакль.

Джон выпрямился, изучающе посмотрел на свою собеседницу и сказал:

— Приду обязательно. Тем более что ты так подробно проинформировала меня обо всем, что касается этой постановки и моих отношений с дочерью. — Он скрестил на груди руки, улыбнулся ей и добавил: — Но я хотел бы, чтобы и ты взглянула на свою воспитанницу, так сказать, со стороны, из зрительного зала. К тому же ведь ты и сама собиралась пойти на спектакль, не так ли? Думаю, моя могущественная корпорация обойдется без нас, если мы отлучимся на пару часиков. Как ты считаешь? Мы посмотрим эту пьесу с участием Эллис, а после спектакля можем пригласить молодую дебютантку в кафе-мороженое или даже в ресторан. Договорились?

Он снова улыбнулся ей, и когда она увидела его сияющее лицо, то сразу поняла, что для какого-то маневра в ее сердце не оставалось места.

Неделю спустя Одри почувствовала, что все больше и все безнадежнее запутывается в сетях, которые сама же расставила. Сети уверенно тянул Джон, а она с каждым днем неумолимо притягивалась к нему, не смея и (о, эти каверзные тайны сердца, эти необъяснимые движения чувств!) не желая противиться этому притяжению, потому что проснувшаяся вдруг в мужчине решимость практически следовать ее совету и больше времени уделять дочери начала приносить желанные плоды. По крайней мере для Эллис. Теперь девочка общалась с отцом гораздо чаще и дольше, а в выходные дни они проводили вместе столько часов подряд, сколько, наверное, не провели в общей сложности за все ее предыдущие годы.

Однажды Джон с нехарактерной для него откровенностью сказал Одри:

— Знаешь, моя дочка в восторге оттого, что ты приезжаешь к нам, делишься с ней своими мыслями, впечатлениями, сомнениями и даже порой советуешься с ней о чем-то. Эллис относится к тебе как к старшей сестре или… Словом, я хочу сказать, что ты все больше и больше становишься для нее кумиром, образцом для подражания, неким побудительным стимулом. Своими беседами, поступками, всем поведением и, может быть, даже внешним видом ты создаешь вокруг нее естественную, жизнерадостную атмосферу, а это для Эллис очень важно. А что важно для моей дочери, важно и для меня.

Эти слова показались Одри очень искренними и в какой-то степени даже взволновали ее. Но потом, проанализировав их на досуге, она поняла, что за проникновенным монологом босса скрывается определенная цель: он хочет окончательно опутать ее льстивыми речами и покрепче привязать к дому, чтобы тем самым облегчить жизнь себе и своей маленькой дочери. Когда его исполнительная, трудолюбивая секретарша после работы являлась к нему домой, чтобы присмотреть за Эллис, он мог по-настоящему расслабиться — выпить бокал вина или рюмку-другую виски, почитать газеты, обменяться несколькими фразами с дочерью и ее наставницей и понаблюдать, как они играют в гостиной или готовят ужин на кухне.

Такая уютная домашняя обстановка все глубже затягивала, увлекала, влекла Одри. В доме Джона Моррисона она никогда не уставала, не раздражалась и чувствовала себя необыкновенно спокойной, почти умиротворенной. С другой стороны, эта расслабляющая атмосфера несколько настораживала и порой даже пугала ее. Но когда она обращалась к своей душе и пыталась докопаться в ее глубинах до истоков этой настороженности и страха, перед ней всегда вставала, как заградительный барьер, лишь глухая стена непонимания…

Мысли о Джоне, его дочери и о собственной судьбе посещали Одри почти каждый день. Не давали они ей покоя и в этот вечер, пока она занималась разными разностями с Эллис, а потом добиралась в одиночестве до своей безлюдной окраины.

Когда она вышла из дома Моррисонов на улицу, часы показывали половину девятого. Было уже совсем темно. В лицо плеснул пронизывающий, обжигающий ветер, и через минуту ее нос, уши, пальцы стали деревенеть от холода. На мгновенье ей почудилось, будто она шагает не по нью-йоркской улице, а по какой-то промерзшей, дикой дороге в Сибири.

От станции метро до ее дома идти пешком было не больше пятнадцати минут. Но это если идти нормальным шагом. А поскольку сегодня ее гнал не только обычный страх перед темнотой и безлюдьем улиц, но еще и холод, она не шла, а бежала вприпрыжку и уже через семь минут увидела впереди смутные очертания знакомого подъезда.

Поднимаясь по лестнице на свой шестой этаж, Одри неожиданно подумала о том, что когда ей около года назад втемяшилось в голову покинуть родной Оуэн-Саунд, она могла бы уехать не в холодный и взбалмошный Нью-Йорк, а в какую-нибудь теплую европейскую страну, где солнце светит и греет с раннего утра до позднего вечера, а не появляется в небе лишь на несколько часов, как торопливый гость. Например, можно было бы попытать счастья новой жизни в Испании. Может быть, там ей удалось бы устроиться на работу няней или воспитательницей. Но тогда ей пришлось бы выучить испанский язык. Что ж, не такое уж это было бы страшное жертвоприношение. Зато, живя в этой стране, она смогла бы собственными глазами увидеть настоящую корриду, полюбоваться темпераментным цыганско-испанским танцем фламенко и послушать не в записи, а прямо на улице или в концертном зале знаменитую испанскую гитару. И при этом она каждый день смогла бы вдоволь наслаждаться ласковым южным солнцем.

Несбыточные фантазии, закружившиеся в голове молодой женщины, помогли ей незаметно и легко преодолеть двенадцать лестничных пролетов, повернуть закоченевшими пальцами ключ в замке и юркнуть через замызганную дверь в свое жалкое обиталище. Не снимая пальто, она быстро включила электрообогреватель, плюхнулась на диван и, поджав под себя ноги, несколько минут полежала не двигаясь, чтобы хоть чуточку согреться.

Это не жилое помещение, а самая настоящая тюремная камера, неожиданно для себя подумала Одри, с отвращением оглядывая комнату. Ей уже осточертело выискивать хоть какие-то положительные черты, связанные с ее американским жильем, но она механически продолжала делать это, раздражаясь с каждым разом все больше и больше. Дом, в котором она снимала «тюремную камеру», находился не так далеко от метро — это был первый положительный факт. Второй: небольшой холодильник, плита и духовка, хотя и не отличались свежестью или современным дизайном, в общем и целом выполняли свои обязанности вполне исправно. Третий: в отличие от большинства сдаваемых комнат в этой была отдельная ванная с туалетом, так что в случае надобности не нужно было выскакивать в коридор и бежать в санузел общего пользования.