На вид сукно казалось серым и грубоватым, но было легким и приятным телу. По вороту и косой планке шла широкая красная тесьма, такая же, но у́же, по нижнему краю и рукавам. Саша посмотрел в зеркало – и в самом деле парнишка из деревни. Еще бы косу в руки – и в поле. Правда, сенокос уже давно закончился…

Ребята примеряли одежду. Саша заправил брюки в сапоги, подпоясал кушаком серый зипун.

– Я, значит, деревенский парень. А ты, Иван, что-то вроде мастерового из города.

Высокий худой Христоненко стоял перед ним, одетый в пиджак, длинное черное пальто, фуражку с потертым лаковым козырьком.

– Тебя не узнать, – сказал он Саше.

– Тебя и подавно, – ответил тот. – Это очень хорошо, ведь мы отправляемся в твои родные места.

– В Настасьевке сейчас некому меня узнавать, – Иван вздохнул. – Но мало ли кого встретим… Вот я, видишь, бороду оставил. В тюрьме отросла, так в первый день я хотел сбрить, но вовремя хватился. Пригодится.

Мягкая светлая бородка и усы шли Ивану. Ну и, конечно, меняли его облик, а простая одежда довершала маскировку. Саша остался доволен.

– Ну, теперь все дело за тем, как твой Петр Савельевич нас примет, согласится ли помочь?

– Не сомневайся, согласится, – уверил Иван. – Главное, чтоб он был в Рябиновом, чтоб все у него оставалось по-прежнему.

И дед, и отец Петра Савельевича работали при господской кухне, ведь их деревня – Рябиновое – располагалась совсем рядом с имением Христоненко. Фамилия у них была очень подходящая – Кухарь, а славились они как отменные кондитеры. Лет двадцать назад отец Ивана, Павел Иванович, помог Савелию обзавестись собственной хлебопекарней. С тех пор хлеб, булки, кренделя, пирожные, торты в Настасьевку поставлял только он. Мужик оказался оборотистый, со временем приобрел мельницу, плату за обмолоченное зерно брал мукой, завел хлебную лавку в городе и в деревне. Окрестные помещики, которые раз попробовали выпечку Кухаря в Настасьевке, тоже стали давать ему заказы. Через годы отца сменил сын Петр – крестник Павла Ивановича Христоненко. Он почитал хозяина Настасьевки и за благодетеля, и за отца. На похоронах Павла Ивановича стоял вместе с членами семьи, не скрывал слез…

Дом Кухаря не показался Саше богатым. Добротным, да, но довольно обычным. Правда, двор был обширным, со множеством хозяйственных построек: амбаром, клетью, хлевом, какими-то сараями. И крепким кирпичным строением с широкой трубой, из которой валил дым.

– Это как раз пекарня, – пояснил Иван. – Работает, это хорошо.

Петр Савельевич отворил им калитку сам, спросил, не узнавая:

– Вам чего, хлопцы?

Иван смотрел на него, молча улыбаясь, и тут Петр Савельевич всплеснул руками:

– Иван Павлович, господи мой боже! Та заходите же скорее!

И, проводя гостей через двор к крыльцу, повторял радостно:

– Чего тут только не гуторили: и что расстреляли вас, и что в тюрьме сидите… господи мой боже!

– В тюрьме был… Петр Савельевич, как там у нас, в Настасьевке?

– Так что ж, – протянул хозяин, – солдаты там постоем. В господском доме первый этаж, почитай, весь в казарму превратили. Кони в конюшнях, кухня в правой пристройке…

– А церковь, с церковью что?

Взгляд у Ивана был такой, словно он ожидал самого худшего. Петр Савельевич понял, поторопился успокоить.

– Храм целехонький, ничего там не разместили, не порушили.

– Да? – Иван перевел дыхание, потом спросил все же с сомнением: – Но ведь эти революционеры, они же безбожники?..

– Да говорят, – протянул хозяин, снимая с молодых людей верхнюю одежду, усаживая их на красивые стулья с высокими спинками. – Только все они, ребята те, крещеные православные. А многие и крестики под гимнастерками носят, сам видел – и когда моются на дворе, и переодеваются.

– Так вы там бываете? – быстро спросил Саша.

– А кто ж им хлеб поставляет? Почитай, через день вожу туда на подводе свежую выпечку.

– Ой, как хорошо, как кстати! – Иван порывисто обнял Кухаря. – Помогите нам! Нам с другом нужно попасть в имение… – Он слегка запнулся, но тут же продолжил с полным доверием: – Я спрятал там наши иконы старинные. Вы знаете – отцовскую коллекцию…

– Господи спаси! – Кухарь радостно перекрестился. – А я все гадал, куда ж они подевались? Картины вывозили, это я видел, а вот иконы – нет… Значит, спрятали, Иван Павлович?

– Успел. Теперь хочу вывезти их. Тайно. Поможете?

– Как не помочь! И дело святое, и вы мне родные…

– Сможем мы с вами поехать в имение? – Саша пристально посмотрел хозяину в глаза. – Как ваши помощники? Не будет это подозрительным?

– Поедем, – кивнул Петр Савельевич. – Я там был вчера, сегодня готовится новая партия буханок, а завтра и повезем их. Со мной разика два ездил сын Шурка…

– Так я тоже Шурка! – весело подхватил Саша.

Петр Савельевич оглядел его, посмотрел в улыбчивое, простодушное лицо, кивнул:

– Сойдешь. Кто там его особенно разглядывал… А по росту и масти похож, да я тебе еще его одежку дам. Ну а вы, Иван Павлович, станете навроде моим племянником из города. Буду звать вас Ванькой, не обессудьте…

Они какое-то время еще обсуждали свои будущие действия, потом пришла хозяйка Фекла Егоровна, принесла из пекарни свежую выпечку. Ласково обняла Ивана, поклонилась Саше и позвала всех к столу…

Утром гости поднялись рано, пошли с хозяином к пекарне. Там уже двое рабочих загружали телегу. Буханки хлеба и калачи укладывали в деревянные ящики. Указывая на них, Иван сказал:

– Они ведь будут пустые на обратном пути? Мы в них можем иконы положить.

– Верно, – согласился хозяин. – Я и сам так прикинул. Накроем мешками, набросаем сверху валежника.

– Никогда не видел, как хлеб пекут, – сказал Саша.

– Так поди посмотри, пока мы тут управимся. – Петр Савельевич махнул рукой своему шестнадцатилетнему сыну. – Шурка, покажи.

В большой, очень теплой комнате стояло две печи.

– Конвейерные, – пояснил парнишка. – Вон там рабочие на тестоделителе заготовки рубят, сюда в загрузочное отверстие кладут, а из выгрузочного уже хлеб принимают. Видите?

У печей, за столами и у полок, куда складывали готовые хлеба, работало не меньше десяти человек в передниках и нарукавниках, поворачивались быстро, слаженно.

– Серьезное производство, – похвалил Саша.

– Да сейчас-то простую выпечку делаем. Все больше ситный, редко когда крупчатый, трудно с хорошей мукой. А прежде так часто под заказ пекли ржаной «Боярский» – для господина Христоненко Павла Ивановича да других помещиков. Эх, какой был хлеб! Мы, может, и не «Государев хлебный дворец», но такие караваи, ковриги и «Боярские» выпекали, что все дивились.