говорит свою никому не нужную правду.

— Нашла, — сказала Полина тихо.

— Что? Кого? Где?

— Вот.

Она показала пальцем.

— Ну, слава богу! Ступай к нему. Я не буду вам мешать.

Охранница смахнула невидимую слезинку, а может, соринку из глаза и встала в стороне. Полина немного потопталась и подошла к могиле. С фотографии на кресте равнодушно смотрел мужчина. Умер он семь лет назад в возрасте сорока четырёх лет. Звали его Николай Петрович Шубин. Ей стало грустно. Но заплакать не получилось. Впрочем, она и не старалась. Полина села на скамеечку, огляделась, достала сигареты, потом убрала назад. Где–то близко чирикал зяблик. Он ненадолго замолкал и тут же начинал сначала.

«Зяблик, сколько я проживу?» — подумала Полина.

Он молчал, молчал, а затем выдал длинную трель.

Подошла Антонина Васильевна.

— Ну, вот, дочка. И повидала папку. Пойдём, провожу тебя. А отец какой молодой умер, надо же. Сердце?

— Сердце.

— Тут на днях одного военного хоронили. Дали залп боевыми пулями и подстрелили птичку. Она рядом с гробом шлёпнулась. Но дворник убрал, конечно. Так вот, говорили, мужик этот, полковник, тоже умер от сердца.

Она проводила Полину за ворота, обняла и неуклюже поцеловала в ухо. Стало влажно и неприятно.

Полина возвращалась пешком. Хотелось есть. Её даже слегка потряхивало от голода. Она зашла в магазин, купила пачку овсяного печенья и бутылку воды. Вдруг навалилась ужасная усталость. Полина вызвала такси. Приехала белая Kia. За рулём сидел симпатичный блондин с рыжеватой щетиной. Всю дорогу он разговаривал с кем–то по телефону.

— Я поздно приехал. Но долго не мог уснуть. Переутомился. Потом всё–таки уснул. Снилась бредятина какая–то. Мёртвые птицы мне снились. И они летали, представляешь? Такая жуть! Утром встал, выпил кофе, съел бутерброд с сыром, две сосиски и яйцо всмятку. Но без аппетита. У соседей квартиру затопило. Лифт не работает. Я лодыжку подвернул между вторым и третьим этажом. Но терпимо. Слегка хромаю. Люба приедет в четверг. Конечно, я встречу.

В гостиничном номере Полина неуклюже села на край табурета, стала поедать печенье и запивать водой. Она вдруг подумала, что её ночной поезд не приедет. И придётся торчать здесь неизвестно сколько времени.

Но ночной поезд приехал точно по расписанию.

Проигрыш

Матч был проигран к двадцатой минуте. Три пропущенных гола, удаление опорного полузащитника и ни одного удара по воротам соперника. Дальше можно было не смотреть. Ткачёв выключил телевизор, снял трубку и набрал номер приятеля.

— Видал, что эти козлы делают?

— Какие козлы? — спросил приятель. Его звали Миша.

— Ты футбол смотришь, олух?

— А, да. Погоди–ка… О, четыре — ноль уже.

— Выключай, — сказал Ткачёв. — Это мазохизм.

Миша вздохнул.

Команда плелась на последнем месте. До конца сезона оставалось семь туров. Вылет был практически обеспечен. Единственное утешение — игры за кубок страны. Неожиданно для всех команда дошла до полуфинала, попутно обыграв в гостях московский «Спартак». В этих матчах футболисты словно перерождались, забывали, какие они неудачники, в действиях появлялись злость и упорство, которые напрочь исчезали в играх регулярки. Болельщики поверили в чудо. И вот к ним в город приехал петербургский «Зенит». Сказка закончилась в середине первого тайма.

— Я заеду к тебе, — сказал Ткачёв.

— Сейчас? — спросил Миша.

— Нет, через полгода, твою мать! Есть одно дело. Буду ждать в машине.

Ткачёв повесил трубку и стал собираться. Из ванной вышла жена Юля с намотанным на голову полотенцем.

— Посмотрел свой футбол? — спросила Юля.

— Посмотрел, — ответил сквозь зубы Ткачёв.

— Что–то быстро сегодня.

— Слушай, мне надо кое–куда съездить.

— Надолго?

— Не знаю. Как получится.

— Пить будешь?

— Я за рулём.

Он надел ботинки, повесил на плечо спортивную сумку.

— Что там у тебя? — спросила Юля.

— Инструменты, что ещё.

Ткачёв поцеловал жену в уголок рта и вышел из квартиры. Его старенькая «девятка» стояла у подъезда. Кто–то прилепил к лобовому стеклу листок бумаги. Ткачёв прочитал, что там написано: «Козёл, ты перекрываешь въезд, ты будешь наказан!» Он скомкал листок и кинул через плечо. Бред какой–то! Наказан? Ткачёв бросил сумку на заднее сиденье, забрался в салон и выехал со двора.

Миша ждал его рядом с автобусной остановкой. Ткачёв распахнул дверь.

— Залезай.

Приятель сел на пассажирское сиденье.

— Чего там? — спросил Ткачёв.

— Счёт? Пять — ноль. Сейчас перерыв.

— Уроды!

— Да брось, первый раз, что ли? Слушай, ты мне инструмент когда дашь?

— Надо так подставить! — продолжал Ткачёв. — Твари!

— А куда едем–то? — спросил Миша.

— Есть одно дело.

— Заработать есть маза?

Ткачёв посмотрел на приятеля.

— Ещё как, брат, ещё как!

— Ладно. Так вот, я про инструмент спрашивал…

— Дам, дам. Тебе горит, что ли?

— Ну, вообще–то есть немного.

— Завтра завезу.

Ткачёв включил магнитолу, погонял волну и остановился на спорте.

— Шесть — ноль, — сказал комментатор. — Азмун вышел к воротам один на один и элегантно перекинул кожаного дружка через вратаря.

— Кожаного дружка, — сказал Ткачёв. — Ты слышал этого кретина?

— Ты и сам мазохист, — ответил Миша.

— До конца матча несколько минут, — продолжал комментатор. — И у нас тут эпохальное событие! Первый удар по воротам «Зенита». Мяч пролетел мимо.

Они выехали на загородное шоссе. Движение здесь было плотное. Ткачёв сбросил скорость, посмотрел на часы.

— Должны успеть.

— Это хорошо. Но едем–то куда?

— В гости.

Пока они ползли в автомобильном потоке, матч закончился. Шесть — ноль. Было слышно, как свистят трибуны.

— Облом, — сказал Ткачёв. — Меня так даже бабы не кидали никогда.

— Просто ты слишком серьёзно относишься к этому, — ответил Миша. — Так нельзя. Вредно для сердечной мышцы.

— Мне уже всё похрену!

Миша поёрзал на сиденье.

— Вить, может, ко мне поедем? Водочки выпьем, в карты сыграем…

— Я уже наигрался, аж тошно!

Ткачёв свернул с шоссе на двухполосную дорогу, уходящую в парк, проехал два километра и остановился у высоких раздвижных ворот, перекрыв въезд.

— Что дальше? — спросил Миша.

— Будем ждать.

— Ой, зря, зря мы сюда приехали!

— Посмотрим.

— Слушай, глупо это всё. Нас в ментовку сдадут.

— Хочу им в глаза посмотреть.

— Им на твои глаза плевать. Они в месяц зарабатывают больше, чем ты в год.

— Ага.

— Хочешь помучить себя?

— Хочу.

Миша сложил руки на груди.

— Ладно, хорошо. Меня–то зачем притащил сюда? Я им в глаза смотреть не собираюсь.

— Тоскливо одному, — сказал Ткачёв.

Автобус с футболистами появился примерно через час. Ткачёв достал из сумки двустволку, быстро собрал и зарядил.

— Ох, ети твою мать! — выдохнул Миша.

— Я вчера на этих козлов двести пятьдесят тысяч поставил, — сказал Ткачёв, засовывая в карман патроны. И повторил, разделяя слова: — Двести. Пятьдесят. Тысяч.

Автобус остановился у въезда. Водитель стал давить клаксон. Миша вылез из салона и резво побежал прочь. Ткачёв опустил стекло, положил ружьё на дверь и выстрелил сразу из двух стволов. Ружьё грохнуло, подпрыгнуло, и в салоне завоняло горелым порохом. Пули пролетели мимо. Водитель продолжал гудеть. Когда Ткачёв, перезаряжая, вылез из машины, тот опомнился и начал медленно сдавать назад. Места было мало, не развернуться. Автобус въехал задними колёсами в кювет и встал, загородив дорогу. Ткачёв тщательно прицелился и выстрелил дуплетом. Посыпались стёкла. По салону бегали люди. Ткачёв почувствовал азарт охотника. «По полю бы так носились», — подумал он, заходя сбоку. Увидел в окне всклокоченную голову и выстрелил. Голова исчезла, но тут же появилась снова. Ткачёв перезарядил, обежал автобус и стал палить по задним сиденьям. Он расстрелял половину имевшихся патронов, когда услышал вой сирены. Напоследок он выстрелил в бензобак, но промазал. Бросил ружьё и пошёл по обочине в сторону шоссе.