Жилье Робина находилось в доме четыре на Мэгпай-лейн[19], зеленом здании посередине узкого кривого переулка, соединяющего Хай-стрит и Мертон-стрит. Кто-то уже стоял у двери, возясь с замком. Наверняка тоже студент-первокурсник – вокруг него на мостовой валялись сундуки и сумки.

Подойдя поближе, Робин понял, что перед ним явно не уроженец Англии. Скорее всего, юноша был откуда-то из Юго-Восточной Азии. У высокого и статного незнакомца были гладкая смуглая кожа и длинные темные ресницы – таких Робин еще не видел. Незнакомец оглядел Робина и остановил вопросительный взгляд на его лице, видимо, так же, как и Робин, пытаясь определить его происхождение.

– Меня зовут Робин, – выпалил Робин. – Робин Свифт.

– Рамиз Рафи Мирза, – гордо произнес тот, протягивая руку. Говорил он с идеальным английским произношением, прямо как профессор Ловелл. – Или просто Рами, если хочешь. А ты… ты ведь тоже будешь учиться в Институте перевода, верно?

– Да, – подтвердил Робин и добавил: – Я из Кантона.

Лицо Рами расслабилось.

– А я из Калькутты.

– Ты новичок?

– В Оксфорде – да, в Англии – нет. Я приплыл в Ливерпуль четыре года назад и все это время проторчал в огромном и скучном поместье в Йоркшире. Мой опекун хотел, чтобы я привык к английскому обществу до поступления в университет.

– Мой тоже, – с энтузиазмом сказал Робин. – И как тебе тут?

– Ужасный климат. – Уголок губ Рами дернулся вверх. – А есть можно только рыбу.

Они оба сверкнули улыбками.

В груди у Робина возникло странное щемящее чувство. Он никогда еще не встречал человека, настолько похожего на него, и не сомневался, что, если покопаться, можно найти еще десяток общих черт. Ему хотелось задать тысячи вопросов, но он не знал, с чего начать. Не сирота ли Рами? Кто его содержит? Как выглядит Калькутта? Возвращался ли он туда? Кто привез его в Оксфорд? Внезапно от тревожного нетерпения язык у Робина окоченел: он не мог подобрать слова, да к тому же еще нужно было найти ключи, а вокруг валялся багаж, отчего переулок выглядел так, словно на него высыпалось содержимое трюма целого корабля, застигнутого ураганом…

– Может… – начал Робин.

А Рами одновременно с ним спросил:

– Может, все-таки откроем дверь?

Оба рассмеялись.

– Давай затащим вещи в дом, – улыбнулся Рами и пнул сундук мыском ботинка. – А потом я достану коробку отличных конфет и мы их отведаем, да?

Их комнаты располагались напротив друг друга – номер шесть и семь. В каждой были большая спальня и гостиная с низким столиком, пустыми книжными полками и кушеткой. Стол и кушетка выглядели неуютными, и Робин с Рами сели, скрестив ноги, на полу в квартире Рами, щурясь друг на друга, как застенчивые дети, и не зная, куда девать руки.

Рами вытащил из своего сундука красочный пакет и положил на пол между ними.

– Прощальный подарок от сэра Хораса Уилсона, моего опекуна. Еще он дал мне бутылку портвейна, но я ее выбросил. Хочешь попробовать? – Рами вскрыл пакет. – Здесь ириски, карамель, арахис, шоколад и разные засахаренные фрукты.

– Бог ты мой… Пожалуй, возьму ириску, благодарю.

Робин уже и не помнил, когда в последний раз общался со сверстником[20]. И теперь понял, как сильно хотел с кем-нибудь подружиться, хотя и не знал, как это сделать, и мысль о том, что он попытается, но ничего не получится, вселяла ужас. А вдруг Рами сочтет его скучным? Раздражающим? Назойливым?

Он откусил ириску, прожевал и сложил руки на коленях.

– Так что, расскажешь о Калькутте? – попросил он.

Рами заулыбался.

В дальнейшем Робин много раз будет вспоминать тот вечер. Его всегда поражала таинственная алхимия их знакомства – с какой легкостью два не умеющих общаться, воспитанных в строгости незнакомца за считаные минуты превратились в родственные души. Рами выглядел таким же взволнованным, как и Робин. Они все говорили и говорили. Ни одна тема не казалась запретной; и во всем они тут же соглашались друг с другом (сконы лучше без изюма, это точно) либо начинали увлекательную дискуссию (вообще-то Лондон – прекрасный город, а вы, деревенские, просто завидуете. Только не стоит купаться в Темзе).

В какой-то момент они начали декламировать поэзию – прелестные куплеты на урду, которые, по словам Рами, назывались «газель», и поэзию эпохи Тан, которую Робин, откровенно говоря, не любил, но звучала она впечатляюще. А ему так хотелось произвести на Рами впечатление. Его новый друг был таким остроумным, таким начитанным и веселым. У него на все была своя точка зрения, полная сарказма, – на британскую кухню, британские манеры и соперничество между Оксфордом и Кембриджем. «Оксфорд больше Кембриджа, но Кембридж красивее, и вообще, я думаю, его основали, чтобы обучать посредственностей». Он объездил полмира, побывав в Лакхнау, Мадрасе, Лиссабоне, Париже и Мадриде. Он описывал родную Индию как райское место:

– Манго, Птах, – он уже начал называть Робина Птахом, – потрясающе сочные, на этом жалком острове ничего подобного не купишь. Я уже много лет их не ел. Я все бы отдал, чтобы увидеть настоящее бенгальское манго.

– Я читал «Тысячу и одну ночь», – вставил Робин, опьянев от восторга и пытаясь не упасть в грязь лицом.

– Калькутта – это не арабский мир, Птах.

– Я знаю, – вспыхнул Робин. – Я просто хотел сказать…

Но Рами уже распалился.

– Только не говори, что знаешь арабский!

– Не знаю, я читал в переводе.

Рами вздохнул.

– В чьем?

Робин попытался вспомнить.

– Джонатана Скотта?

– Это кошмарный перевод, – взмахнул рукой Рами. – Выкинь его. Во-первых, это даже не прямой перевод – сначала книгу перевели на французский, а только потом на английский. А во-вторых, он и отдаленно не похож на оригинал. Более того, Антуан Галлан, переводчик на французский, постарался офранцузить диалоги и стереть все детали культуры, которые могли бы смутить читателя. Наложниц Харуна ад-Рашида он назвал dames ses favourites, то есть фаворитками. Как можно спутать наложниц с фаворитками? А еще он вымарал целые абзацы с эротикой и вставил разъяснения культурных особенностей, где посчитал нужным. Скажи, как можно читать эпическое повествование, когда унылый француз дышит тебе в спину во всех пикантных отрывках?

Говоря это, Рами энергично жестикулировал. Очевидно, он не рассердился, а лишь со всей страстью и красноречием отстаивал истину, которую должен знать весь мир. Робин откинулся назад и смотрел на возбужденное лицо Рами потрясенно и с восхищением.

Робину хотелось расплакаться. Он только сейчас понял, каким чудовищно одиноким был, а теперь больше не одинок, и он не знал, что делать с этим счастьем.

В конце концов они начали клевать носом, не закончив