На ней, судорожно вцепившись в белье и выпучив старческие глаза, сидела Мария Степановна, уставившись на Кивинова парализованным, ничего не понимающим взглядом. То, что ещё минуту назад она была совсем в другом положении, у Кивинова сомнений не вызывало.

— Жива, мать твою так! — понял вдруг он, и ту до него дошло, что в противогазе, с Фредди Крюгером на груди и с ножом в руках, которым он безуспешно пытался открыть абсолютно чужой комод, он выглядит по меньшей мере, нефотогенично.

Кивинов опустился на стул, а Мария Степановна, пробормотав что-то себе под нос и перекрестившись, вновь упала на кровать. Андрей стащил с себя противогаз, в нос ударил резкий запах плесени и мочи. Подойдя к бабке, он потрогал пульс. Мария Степановна была жива, но находилась в глубоком обмороке. Кивинов набрал телефон «скорой», а затем позвонил в дежурку.

— Андрюха, ну куда ты пропал? Давай данные покойной.

— Она жива, мудак! — прорычал Кивинов и бросил трубку на рычаг.

Затем открыл для «скорой» входную дверь, вылез на лоджию, оделся и побежал на остановку. Приехав в отделение, он вдруг с ужасом вспомнил, что оставил у бабки на столе сопроводиловку в морг на вскрытие и протокол осмотра её трупа, причем написанный со всеми подробностями, вплоть до описания нижнего белья старухи, которого Кивинов, естественно, в глаза не видел, а взял из головы, так как по закону требовалось описывать всё, что находится на трупе. Возвращаться к бабке он не захотел.

Как выяснилось часа два спустя, Мария Степановна неделю назад заболела и всё время лежала на кровати, даже естественные надобности справляя под себя. От скисшей пищи и нечистот и пошёл тот самый настороживший соседей запах. На их звонки в дверь она не отвечала, потому что постоянно спала. Приехавшие по вызову врачи обнаружили её в состоянии панического транса, но, сделав укол, привели её в чувство. То, что больная пыталась объяснить врачам, так и осталось бы для них загадкой, не найди они оставленного Кивиновым протокола. Оказав старушке помощь, доктора умчались, бросив протокол на том же самом месте, может, специально, чтобы повеселить «усопшую», а может, чтобы в скором времени не писать новый.

Кивинов, вернувшись с удачного оформления «трупа», заглянул в дежурную часть, намереваясь высказать дежурному всё, что он о нём думает. Но дежурный был занят. Перед ним на скамейке, широко раскинув ноги, полулежала дама лет шестидесяти и во весь голос требовала провести экспертизу на предмет изнасилования её её же бывшим мужем. Дежурный из-за своего стола виноватым голосом объяснял ей, что этого сделать не может, и направлял её в женскую консультацию, но гражданка требовала провести экспертизу немедленно.

Рядом, на полу, помощник дежурного безуспешно пытался связать подвыпившую полуголую девицу, осыпающую всё отделение отборным матом. Делал он это, по его словам, уже третий раз в течение часа. Может, руку ввиду своей молодости набивал, а может красотка гибкая попалась. Как бы то ни было, сейчас помдеж вязал её «ласточкой».

Поняв, что у дежурной части хватает забот и без него, Кивинов отправился к себе.

В связи с похоронами Клубникина жизнь в отделении на пару дней замерла, но после проводов Володи в последний путь всё вернулось в прежнее русло.

Его кабинет теперь занимал депортированный из Латвии опер Дукалис, латыш русского происхождения, не пожелавший уступить игу националистов и переехавший в Питер из латышской глубинки. В отличие от Клубникина он был толстоват, тяжел на подъём и не слишком разговорчив, но, как и Володя, любил женщин, водку и футбол.

Кивинов сидел в своём отремонтированном кабинете, печатал отказник на смерть друга, смахивал скупую слезу и слушал радио, где передавали песню в память о Володе.

— Первый тайм мы уже отыграли… — надрывался исполнитель.

«Опять про футбол, — подумал Кивинов, — не могли что-нибудь про любовь поставить».

Заглянул Соловец:

— Андрей Васильевич, зайди ко мне, надо посоветоваться.

Кивинов безропотно поднялся и пошёл вслед за начальником.

— Значит, так, — сказал Соловец, входя в кабинет, — Волков пока не звонил, но надо активизироваться. Глядя в окно, ничего не высидишь.

Волкова Соловец отправил на Лиговский проспект, дежурить у квартиры Виталика. Данных его установить так и не удалось. В квартире на Лиговке была прописана какая-то Софья Квадратаки, судя по фамилии, гречанка, почтенная дама 1917 года рождения.

Посетивший квартиру под видом сантехника Таранкин, вконец испортив и так еле живую канализацию, выяснил, что Софья Иосифовна живёт с постояльцем, который аккуратно платит за одну комнату. Дверь в ту комнату была закрыта на старинный замок, второго ключа у Софьи Иосифовны не было, и Таранкин ушел почти ни с чем, так как подробно интересоваться квартирантом было бы подозрительно. Также выяснилось, что Виталик снимает квартиру месяца три, ушел и не вернулся около трёх дней тому назад. Появился он по объявлению, об условиях сдачи не торговался, чем занимается — неизвестно.

Официально соваться в квартиру было опасно, Софья Иосифовна могла передать Виталику, что им интересовалась милиция. Но Кивинов всё же уговорил Соловца навестить Квадратаки, так как Виталик всё равно знает, что ему сели на хвост, но начальник сначала решил на пару дней поставить наблюдение за квартирой. Первые сутки сидел Дукалис, вторые — Волков. Квартиру никто не посещал, и Виталик на горизонте не появлялся.

— Что делать будем? — спросил Соловец.

Кивинов почесал нос.

— Я так думаю, Виталик на дно нырнет. Ну, узнаем мы у бабки что-нибудь про него, установим адрес, данные и будем сопли жевать. Надо его выманить, чтобы он сам на нас вышел.

— А для этого надо всё узнать про него, — сказал Соловец. — Так что завтра я к бабке поеду.

— Прикинем худший вариант. Допустим, Софья Иосифовна про него ничего не знает. Что дальше? Выходить ему на Уксусову нет смысла — она уже про него всё рассказала, а вот к бабке придти может. Вдруг что в комнате ценного осталось? А для этого он позвонит ей и спросит, всё ли в порядке. Или попросит кого-нибудь позвонить.

— У него два выхода — либо податься в бега, но это иногда рискованно, да и не все это могут, либо навестить квартиру на Лиговке и замести следы. Мы должны рассчитывать на второй. Он же попытался пришить Уксусову, а ведь, мог бы и удрать.

— Постой-ка, Георгич. Виталик живёт у бабки где-то с февраля. А когда начались по городу убийства таксистов? В феврале. Похоже, он, всё-таки, не местный, но раз не смылся, значит, в Питере его что-то держит. Надо ехать на хату.

Жигулёнок оперативников нёсся по проспекту Стачек. Кивинов, Соловец и Дукалис дружно молчали. Водитель, долговязый парень с редкой фамилией Сердобойцев, виртуозно выруливал в потоке машин и не сбавлял скорости даже в людных местах. Никому не было известно, сколько на его счету разбитых сердец, но количество разбитых машин было определёно точно — три.