Разговор о Карле Вальзере. Роберт настаивает, чтобы я рассказал о моем последнем визите к его брату. В конце июня я был в его цюрихской мастерской на Штампфенбахштрассе. Мы сидели на террасе с видом на Лиммат и Плацшпиц. Карл уверял, что писать фрески у него получается лишь в городе. В деревне он удил рыбу, гулял, бездельничал — только не рисовал. Два года, которые он провел в Тване, вдохновили его не более чем на пару небольших картин. Также его беспокоило большое количество зелени, он никогда не писал на лоне природы. Указывая на свой лоб, Карл сказал: «Природа должна быть здесь, внутри, как и поэзия. Да, импрессионисты еще могли сидеть на лугах, среди цветов и деревьев, а эльфы и гномы были для них еще живы. Но в наш век? Горожанин больше не может позволить себе просто сидеть, глядя на природу. Он должен создавать ее сам». Писать фрески было страшно утомительно. Кроме того, Карлу давали слишком большое количество цибазола от пневмонии. Он не мог больше курить и пить. Скрежеща зубами, он превратился в пай-мальчика и не мог больше писать фрески — это означало верную смерть. Но он скорее предпочел бы сдохнуть, чем бросить заказ, который пообещал выполнить для Бернского городского театра. Когда я сказал, что мне нравятся его скульптурные изображения работы Хермана Халлера и Хермана Хубахера, он ответил: «Правда? Меня это удивляет. Особенно нелегко пришлось Халлеру. Вероятно, потребовалось две дюжины сеансов, и во время них я упирался, как бык, с которого пытаются снять мерку. Впрочем, мой типаж поддается не пластическому, но живописному изображению, он трудноуловим». Однажды в Берлине Карлу предложили должность преподавателя сценографии в Хамбургской академии художеств. Он ответил: «В провинции? Не может быть и речи!» Макс Пехштайн тоже отклонил это предложение. Сегодня он сожалеет о своем решении, после 10 лет работы ему начали бы выплачивать порядочную пенсию, которая бы ему совсем не помешала.

Роберт спрашивает, как брат был настроен по отношению к Хитлеру. Вероятно, как и иллюстратор Эрнст Рудольф Вайсс, о котором Карл рассказал мне следующее: когда слуга в академии сообщил ему, что Хитлер теперь у руля, тот проворчал: «Что ж, пусть поцелует меня в задницу!» Вскоре его арестовали и доставили на Александерплатц, однако почти сразу отпустили. «Но знаете ли вы, — спрашиваю я Роберта, — как брату жилось в Вене? Вернувшись в Швейцарию из Берлина, он жил на острове Занкт Петер у Бильского озера, которое вы так любите. Затем Карлу поступил заказ расписать в Вене дом миллионера К. Ваш брат рассказывал: "Мы поехали туда с женой. К. жил во дворце, все было в позолоте. Меня проводили в огромный парадный зал, в который ворвался маленький человечек, обнял меня и воскликнул: «Как хорошо, что вы здесь, мастер!»

Это был К., спекулянт, собственной персоной. Его любовницей в то время была известная писательница, в спальне которой стояла золотая статуя Будды, инкрустированная бриллиантами. Омерзительно. В Вене умирали от голода десятки людей. В конце концов писательница не вынесла жизни в этой роскошной халупе и, не говоря ни слова, сбежала от К. На ее место он взял пятнадцатилетнюю девушку с улицы, которая изменяла ему везде, где только могла. Вскоре он скончался от удара из-за ревности. Однако мы с женой чуть не умерли от голода в его золотом дворце. Дорогие тарелки из серебра, но на них — ничего. Когда я пожаловался на это К., он ответил, что отправил мне лучшие виды птицы, яблок и паштетов, но повариха отдала все толстому священнику, и мне следует отвесить ей оплеуху”».

На рыночной площади покупаем Роберту еще крепкие груши, идем в кондитерскую Pfund, потом — прощальный напиток в привокзальном буфете. Роберт говорит: «Вас же не обижают мои нападки на Готтхельфа, не так ли? Он, несмотря ни на что, остается великим явлением. Однако всему моему существу противны его нескончаемые придирки и увещевания. Мне нравится мир таким, какой он есть, со всей его добродетельностью и порочностью».

XVI

2. января 1944

Херизау — Госсау — Арнегг — Хауптвиль — Бишофсцелль — Херизау

Я: Не хотим ли мы сегодня отдать дань Хёльдерлину?

— Хёльдерлину? Прекрасная идея! Надеюсь, нас не размочит, как в прошлое воскресенье днем, на меня обрушился настоящий всемирный потоп. По возвращении в лечебницу я выглядел как самый паршивый бродяга.

Даже сегодня, несмотря на мороз, он не взял ни пальто, ни зонта. В изношенном желтоватом костюме в клетку, галстуке в красную полоску и подвернутых брюках Роберт выглядит довольно дерзко. Не теряя времени, мы шагаем в Госсау по дороге, припорошенной снегом; мимо проносится ласка, роется в снегу и с любопытством выглядывает из него, навострив Золи. Первым делом обсуждаем бомбардировку немецких городов. Я считаю постыдным воевать в тылу против женщин, детей и больных независимо от того, какой нацией развязана война. То, что хитлеровцы бомбили Лондон, не дает союзникам права применять столь же бесчеловечную тактику. Роберт резко возражает, что мои суждения слишком субъективны и сентиментальны. Тот, кому угрожают, как британцам, должен обратиться к самой безжалостной реальной политике. Хитлеровские гунны не заслужили лучшего. Каждая нация превращается в жестокого эгоиста, когда решается вопрос о самом ее существовании; тут даже христианство должно отойти на второй план.

— Но протестовали ли цивилизованные народы, когда итальянская эскадра бомбила абиссинцев?

— Позвольте заметить, абиссинцы не оказались бы в таком положении, если бы устояли перед соблазнами цивилизации и остались верны традициям. Все зависит от верности традициям, всегда и везде!

Роберт с удовольствием показывает мне старую деревенскую часть Госсау. Большинство людей в церкви. Очень тихо; можно увидеть лишь несколько детей, катающихся на санках, и интернированных поляков в желто-зеленой форме. Мы идем дальше, иногда нам встречаются розвальни и слышится звон сбруи; снег часто до колен. Из одной конюшни выходит батрак с вилами на плече. Я кричу: «Доброе утро!» Он не отвечает, Роберт говорит: «Наверное, завидует, что не может гулять, как мы!» В Арнегге стучимся в трактир, но в ответ — лишь мертвая тишина. Спустя два часа оказываемся в Хауптвиле, где около 1800 г. Хёльдерлин был гувернером в семье Гонценбахов. Напротив богатого дома в стиле барокко, на стене которого под солнечными часами написано: «Работайте и бодрствуйте, пока есть свет, О ночных часах я не извещаю», — расположена гостиница Zum Leuen. Нам подают превосходный кофе и свежий тильзитер. Роберт спрашивает: «Вам