Наступила наша очередь выходить. Мы пошли через торфяник и приблизительно через 500 м вошли вместе с другими подразделениями в мелкий кустарник. Здесь противник внезапно открыл минометный огонь. У нас погиб майор Белов.

Мы вошли в «коридор» длиной свыше 5 км, а шириной 300–400 м. По флангам справа и слева поднимались ракеты. Мы считали, что это ракеты противника, а потом узнали, что ракеты бросали наши для обозначения направления выхода.

Вначале мы попали в колонну штаба и политотдела соседней дивизии, которая шла от нас слева. По пути то и дело натыкались на убитых и раненых.

Через 100–120 м ко мне подошел оперуполномоченный из той же дивизии. Ему показалось подозрительным, что у меня на ремне была лимонка. Не знаю, чем бы этот инцидент мог закончиться, но вмешался начальник политотдела, который решил наш спор.

Войдя глубже в «коридор», мы почувствовали, что противник активизировался: он обстреливал нас с одной стороны из автоматов и пулеметов, и толпа невольно шла волной в другую сторону. Многие из наших людей были убиты или ранены.

Близко от меня шли мой помощник Соболев, фельдшер Сизов и ординарец Деревянко, а остальные ушли вперед, я ориентировал их на подбитые машины, танки и другие укрытия. Но оказалось, что эти предметы были пристреляны немцами. Они вели по ним слепой огонь, и небезуспешно: там были убитые и раненые.

Тогда мы стали перебежками укрываться в больших воронках от бомб и снарядов, но и это было неэффективно.

Как быть? Нам пришлось делать более краткие перебежки и падать для передышки под незначительные кочки, маленькие воронки от мин и мелких снарядов. Это было надежней. Так мы достигли небольшой речки.

В обычной обстановке человек соорудил бы какой-нибудь переход через такую узкую и маленькую речонку. Но тогда было не до того. Мы бросились в речку, в которой оказалось воды по пояс, и мокрая одежда стала непосильно тяжелой. Надо было вылить воду из сапог, отжать одежду, но задерживаться нельзя: над головой трассировали пули — видимо, это была пристрелка.

Убило моего заместителя Соболева — человека, которого я так берег. Пуля поразила Соболева внезапно, в метре от меня. Я даю ему сигнал «вперед», а он лежит. Подполз военфельдшер Сизов, проверил пульс и сказал: «Он мертв».

Мы начали выползать из полосы обстрела и двигаться дальше. На этом оставшемся пути у нас нашлись новые попутчики и друзья: корреспондент армейской газеты, старший политрук Черных и начштаба одной из бригад, которая в окружении под Красной Горкой действовала справа от нашей дивизии.

Огонь противника из автоматов и пулеметов стал тише, но артиллерийский и минометный обстрелы усилились. Стало совсем светло, видимость мешала нам продвигаться вперед. Немцы обстреливали нас в упор, и мы несли большие потери. Прошли еще 700–800 м по «коридору», вдруг с правого фланга артналет. Люди реагировали по-разному: кто падал, а кто продолжал идти.

Я слабел с каждым шагом, но помощи не просил. В сознании постоянно стучало: нельзя отставать от своих, и я собирал последние силы, чтобы двигаться.

Нас осталось только четверо. Выберемся ли из этого омута — тогда ответить было невозможно. Продолжали идти. Пулеметный огонь вроде ослабел, и меньше людей падало убитыми и ранеными.

Вдруг с правого фланга забила батарея противника. Один из снарядов угодил в стихийно собравшийся людской поток. С этой колонной шли и мы. Перед глазами — облако дыма, пыли и грязи, как подкошенные падают люди. Снаряд приземлился рядом со мной, но впереди.

В этом сказалось «право» на жизнь. Меня отбросило и оглушило, но я все-таки выполз. Повторяю — выполз, а не вышел. Причем мне кто-то помог, но я не знаю, кто был этот добрый человек.

Впереди простор все шире и шире — мы прошли «коридор». Нам навстречу шли четыре танка Т-34. Мы ликовали. После узнали, что эти танки были посланы Мерецковым с его адъютантом, чтобы вывезти из окружения генерала Власова.

Утром 25 июня 1942 г. поднялось солнце, ободрив нас и подтвердив право на жизнь. Но со стороны, казалось бы занятой нашими войсками, под углом 35–40° к нашему движению, мы увидели большую партию самолетов. Нам показалось, что это наши самолеты, мы обрадовались. Но самолеты оказались немецкими, они обрушили бомбовый удар по нашим войскам. Вскоре появилась вторая группа самолетов, проделавшая то же самое.

Утром 25 июня немцы полностью закрыли «коридор» к Мясному Бору, но движение наших войск продолжалось в разных направлениях. Так, 19-я гвардейская сд пошла не по «коридору», а по тылам противника и этим сохранила свой личный состав лучше других соединений. На войне нужен риск, но риск разумный.

Как-то старший политрук Критинин раздал каждому по одному сухарю. Нас такой подарок обрадовал. Я его знал и раньше и хотел получить по знакомству еще один сухарь, но Критинин был неумолим. «Впереди должен быть питательный пункт», — пообещал Критинин. Казалось, все самое страшное осталось позади.

На питательном пункте нас встретили, как в родном доме. Врачи обследовали, а интенданты накормили. Кроме того, на 2–3 человека выдавали «маленькую» водки. Некоторые брали по 2–3 порции, и исход был тяжелым.

После того как нас обслужили, можно сказать, по высшему разряду, мы отправились в сторону Волхова к деревне Костылево. Путь наш шел по торфяникам к опушке леса. Один из нас — капитан — совсем ослаб, пришлось тащить его на себе, но и у нас силы были на исходе, и мы решили поискать место для отдыха. Расположились, нас быстро пригрело июньское солнышко, и мы все уснули. Спали около 17 часов, подняла нас немецкая авиация: она активно бомбила на опушке леса артбатарею, которая произвела залп в сторону немецкой передовой.

Но мы уже ничего не боялись. Не торопясь, согрели чаю на болотной воде, сахар и сухари у нас были из питательного пункта, и решили двигаться в сторону Костылево, до которого еще топать и топать. Там был наш окончательный сбор.

На наше счастье, недалеко в лесу мы услышали стук колес. Это двигалась военная бричка на паре лошадей, управляемая одним солдатом.

Обрадованные, мы попросили забрать капитана, совсем обессилевшего. Сами держались за бричку, чтобы не упасть. Так и добрались до Костылево.

На месте нас окружили заботой медработники, интенданты и представители Волховского фронта. Вопросов было много, но особенно их интересовало одно: где руководство 2-й УА и, в частности, генерал Власов и член Военного совета Зуев.

У нас было одно желание: скорее помыться и отдохнуть, поэтому мы их направили к старшему политруку Черных — он, мол, работник армейской газеты, он все знает. Но, к сожалению, и он ничего не знал о судьбе командования армии. Значительно позже стало известно, что Власов — в плену, а Зуев, выданный полицаем, погиб недалеко от Чудова.

В Костылево я встретил подполковника Воронина, с которым служил с 1932 по 1941 г. в 81-м полку ОГПУ-НКВД в Харькове. Его я узнал сразу, а он меня — нет: от меня прежнего мало что осталось. Это Воронина заинтересовало, и он первым делом спросил, как я вышел из окружения.