Николай Степанович изумленно посмотрел по сторонам, на лужайку под березами, на детскую площадку и нигде не обнаружил мусора.

С неба посыпались капли дождя. Морщинистой рукой Иван Никодимыч потрепал пса Верного за косматую шею и потащил его домой. А вот Николаю Степановичу никуда идти не хотелось, он ловил открытым, поднятым кверху лицом редкие дождинки, и понимал, что каждый день у него почему-то заканчивается усталостью, утомленностью от лишних, ненужных переживаний. Присмотревшись к окнам своей квартиры, он вдруг увидел голову встревоженной жены и побрел вслед за упрямым стариком домой.

В кабинете Николая Степановича, развалившись на диване, сидели два журналиста и попеременно записывали в блокноты чужие мысли. Человек, из которого они вытаскивали, будто клещами, нужные слова, был Иван Никодимыч. Он с трудом вспоминал тот праздничный день, когда жители новостройки под звуки духового оркестра закладывали на территории своего двора небольшой парк. В голове роились события, фамилии… Рассказывать о каждом человеке, принявшем участие в посадке берез, ему особо не хотелось. Многих он не помнил, многих вообще не знал. И главное, он норовил поведать журналистам о неприятном допросе в полиции, о хамском поведении майора, запомнившегося еще с первой встречи. Но от него требовали воспоминаний…

Идея предать гласности покушение чиновников на парк принадлежала Николаю Степановичу. Журналистов искать не пришлось. Он поручил первую статью написать дочери Гале и зятю Виктору. У них это получилось быстро и профессионально. Уже на третий день появления бульдозера в парке в городской газете вышла критическая заметка. Вывернутые наизнанку неблаговидные дела местных чиновников задели их, они забегали по домам и квартирам с единственным желанием потушить скандал и договориться мирным путем.

Передышка оказалась недолгой. Чиновникам после встреч с несколькими жильцами показалось, что их уговоры возымели действие, и они якобы получили одобрение… Но так не могло быть. И короткое время простаивания техники Иван Никодимыч использовал в своих целях, не совсем в благовидных, а точнее, вообще не в благовидных: ночью он проник в кабину бульдозера и грамотно повредил системы управления. Утром признался во вредительстве Николаю Степановичу. Разругались они моментально и довольно крепко. Постороннему человеку могло показаться, что неприемлемый для интеллигентного геолога отчаянный поступок старика-фронтовика закроет дверь для их общения. Однако час прощения наступил, и Николай Степанович вечером пригласил воинствующего соседа к себе в кабинет для беседы с журналистами, чтобы на страницах городских газет вновь появились статьи в защиту парка и о недопустимом произволе властей, которые явились бы свидетельством не столько налаживания отношений между поссорившимися соседями, а скорее сигналом к выбору более законных методов борьбы с чиновниками.

К удивлению Николая Степановича, дочь-журналистка налету схватила мысль отца – написать историю создания парка. А заодно противопоставить тех, кто заботливо высаживал деревца, думая о будущем, тем, кто выкорчевывал их память.

В глазах отца взрослая дочь, дотошливо выпытывающая у старика нужные ответы, все еще оставалась ребенком: та же чистая крылатая душа, тот же необузданный характер и строгая мужественность. В семье выбор Гали необычной профессии никто не одобрял. Переживали, вдруг ее неистовость, жажда справедливости доведут до беды. Мать подталкивала ее стать врачом. По ее мнению, в большой семье хоть один человек, но обязан знать законы врачевания, должен в минуты болезни выбрать и предложить правильные таблетки. Только отец радовался безмерно и открыто, когда дочь поступила на факультет журналистики. В тот день он держал на семейном совете речь, волнующую душу каждого сидящего в зале за столом, так как давно уверовал в то, что любая профессия может открыть мир, а может закрыть. Журналистика открывает талантливому человеку возможность выражать свою эпоху, синтезировать ее характерные черты. Его понимание законов журналистики было близко к идеализации… Потому он принимал корреспондентов как врачевателей душ и не без гордости говорил дочке: «Это большое счастье владеть человеческой душой…».

Сегодня на дворе была другая эпоха, и настал день, когда отец мог наблюдать, как работает его дочь. Кажется, со временем и Галя должна была измениться, но она оставалась прежней. И если старик-фронтовик не понимал, какую статью журналист уже мысленно пишет, то он догадывался.

Иван Никодимыч давно потерял деловитое спокойствие, степенность, отвечал на вопросы Гали, как и положено, развернуто, ярко.

– Саженцы никто не заказывал. Их нигде не продавали. Потому каждый привозил саженцы самостоятельно. Брали их там, где находили. Евсеич, тот, что с пятого этажа, привез березку электричкой из родной деревни. Память. Деревни нет, а дерево вон какое вымахало. Я часто его курящим в парке видел. Стоит у дерева, смолит, как паровоз, а окурки не бросает… Деревню, поди, вспоминал. Однажды, мне признался: прожил, мол, неплохую жизнь, заработки имел нешуточные, а по ночам дышать не мог… Вся подушка мокрая от мыслей о деревне. Когда помер, велел увезти себя в деревню, на погост, к родителям. А дети отказались, заартачились… Деревня, мол, не жилая, на заброшенное кладбище некому будет приезжать. А вот библиотекарша свою березку на велосипеде приволокла. Сказывала мне, что росла она в селе, откуда родом Есенин. Поэт такой был. Писали, будто он покончил жизнь самоубийством. А она наотрез отказывалась признавать это, убеждала меня, факты приводила, что его убили. Всё стихи Есенина читала… Она их много знала. Я ничего в них не понимал, но слушал, приятно для души-то…

– А почему в парке посажены одни березы? – спросила Галя, махнув зажатым в руке блокнотом в сторону окна. – Почему не липы, не клены? Липа пахнет – аж на километр запах кружит голову. Да и библиотекарша наверняка на клен могла согласиться. У Есенина столько чудных стихов про клен…

– Зачем напраслину говоришь?!.. Она любила березы… А предложил посадить березы я… Почему? Да потому, что от них много света. Выйди, посмотри, какой двор светлый.

– Ваша береза, выходит, тоже историю имеет?

– Еще какую!

Иван Никодимыч сидел, отстраненно смотрел на Галю, смотрел и не шевелился. И вдруг вскочил с кресла, поправил волосы, заходил взад-вперед по кабинету. Между шкафами, забитыми книгами и минералами, заметался его клокочущий взволнованный голос.

Николай Степанович понял, как больно задел его простой вопрос… Он переживал за старика, который в последние дни жил одной бедой… Жил желанием спасти от бульдозера выросшую на его глазах сотню высоких стройных берез.

Голос старика был таким сильным, что не только Николай Степанович замер, но и Маша, стоящая у окна, оторопело обернулась к нему. В ходе всей беседы она тихо занималась своим делом – привычно стирала тряпкой пыль со стола и подоконников.

Старик молча смотрел в окно. Затем очнулся и поведал историю появления в парке дорогого его сердцу молодого деревца.

– Привез березку я из деревни Войсковицы, что под Ленинградом. Там наш офицер-танкист Зиновий Колобанов уничтожил в одном бою сразу 22 фашистских танка! Двадцать два! Один час схватки с врагом – и победа!!!.. Произошло это сражение на моих глазах. А именно – 19 августа 1941 года. Мы все знали экипаж танка КВ-1 старшего лейтенанта Колобанова. Все… Я сам горел в том бою. Наш экипаж подбил у немцев четыре танка. А Колобанов остановил двадцать два. За этот подвиг танкист был занесен в Книгу рекордов Гиннесса. Но причем здесь книга, мать вашу?… То был подвиг! Такого героя забыли! Безмозглые. Завистливые. Кругом равнодушие и политические проститутки… А я ту битву не могу забыть. Колобанова должны были представить к званию Героя….Представили. И не дали, проходимцы. Сколько я ни бился, сколько не писал, добивался правды, все было тогда бесполезно. И вот я с того места битвы, с поля, заросшего березками, и привез в наш парк крепкое деревце. Могу показать, где оно растет…