Я пошла на прием к председателю Спорткомитета СССР и сказала, что хочу передать свой танцевальный дуэт Моисеева — Миненков другому тренеру.

— Кому? — спросил он у меня. — Людмиле Пахомовой?

— Они мои любимые дети, — ответила я, — дороже у меня не будет никого, но как тренер я уже не могу им ничего дать.

Конечно, в какой-то степени на мои отношения с ними накладывалось и то, что у меня тренировались Бестемьянова и Букин. Я ходила влюбленная в них, как девчонка, не скрывала этого, что очень раздражало Иру. Как любимым и избалованным детям, им хотелось, чтобы на первом плане стояли только они. Даже то, что Бестемьянова и Букин делали первые шаги в большом спорте, а Моисеева и Миненков ходили в признанных мастерах, не успокаивало Иру. Она ревновала, и это чувство с каждым днем все больше и больше накаляло атмосферу в группе.

За месяц до чемпионата мира 1979 года в Вене я привела к ним Милу Пахомову, и до отъезда на соревнования мы тренировали их вместе. На чемпионат, где ребята стали третьими, пропустив вслед за Линичук и Карпоносовым еще и венгерский дуэт Ракоци — Шалаи, мы отправились вдвоем с Пахомовой: официально Мила еще не стала их тренером.

Сразу же после возвращения с чемпионата Пахомова начала работать с парой одна. Но через год-полтора их содружество распалось. Ребята продолжали ссориться. Тренировки проходили впустую, а ни один настоящий тренер терпеть этого не будет, какие бы ни были ученики великие-развеликие.

Ира и Андрей сами лишили себя возможности вернуться на высшую ступень пьедестала. Последние годы с ними занималась Елена Матвеева, делала им хорошие показательные номера, программы, но для спорта, где живут чемпионы, они себя потеряли. Так работать, как работали они, тем, кто думает о победе, непозволительно.

Когда они начали тренироваться на другом катке, я вдруг ощутила необыкновенное облегчение. Складывалась парадоксальная ситуация: с одной стороны, мне их не хватало, с другой — у меня как будто бы прибавилось сил, хотелось радоваться и смеяться.

Но из души их не вычеркнешь, и их место в моем сердце никто не займет. Я до сих пор с удовольствием с ними встречаюсь. Был момент, когда, не произнеся ни единого слова, они дали мне понять, что хотели бы вернуться. Может, кто-то и сочтет, что я поступила неправильно, но я ответного жеста не сделала.

Они остались в моем сердце, и я помню все, что связано с ними. Ира и Андрей совсем разные, хотя внешне очень похожи друг на друга. Ира любит выглядеть лучше всех, чтобы платья у нее были самые модные, чтобы еда, приготовленная ею, была самой вкусной. Но в конце спортивной карьеры ее трудолюбие и старательность, которыми она так выделялась в обыденной жизни, на пороге зала умирали, наверное, она сильно устала или не очень любила фигурное катание.

Мне кажется, Ира очень рано потеряла удовольствие от катания, а Андрей пытался продолжать совершенствоваться, и это ему удалось. В последние годы как фигурист он стал ярче, чем она, несмотря на ту фору, которую ей давали выразительные руки. Андрей работал на льду больше, высчитывал радиусы дуг и угол наклона к ним, используя свои математические способности в тренировках. Андрею многое в танцах давалось тяжело, но если он что-то выучивал, то, как Зайцев, выучивал навсегда. Андрей относился к спорту серьезнее, он больше любит кататься. А вот настоящая чемпионская закваска досталась все же Ире. Необъяснима сила вдохновения! Она могла собраться и блестяще откатать программу, которую полностью провалила на тренировках. Это происходило, вероятно, потому, что каждодневная работа ее утомляла, не нравилась ей. Но чемпионство, сидящее в Ире, покоя ей не давало, оно требовало выхода. Это же качество, редчайшее и сразу же заметное у спортсмена, делало ее на редкость терпеливой к боли. Сколько одних только уколов — и внутривенных, и обезболивающих — перенесла она.

Андрей любил выходить на старт в последнюю минуту, когда их уже объявили. А Ире хотелось раньше оказаться на льду, постоять на нем. Он все же добился своего: они выходили в последнюю минуту, и Ира очень нервничала. В какие-то моменты в жизни надо идти на компромиссы, делать не только то, что нравится тебе, но и считаться с желанием партнера. Андрей пойти на такое не мог, да и не хотел. Ирину уже трясет, а он не спеша идет из раздевалки. Но она терпела.

Моисеева и Миненков заражались моими идеями мгновенно. И пока я ставила программу, вели себя идеально. Им было интересно. Все у них сразу получалось, все с первых же дней выглядело очень красиво. Но потом наступал период тончайшей обработки, постоянных однообразных тренировок, и мы возвращались на круги своя…

27 ноября 1983 года Моисееву и Миненкова во Дворце спорта в Лужниках торжественно провожали, приурочив их уход из спорта к окончанию турнира на призы газеты «Нувель де Моску». Прощаясь с публикой, Ира ни разу не назвала моего имени, не поблагодарила за десять лет работы с ними. Я поймала себя на мысли, что ничуть не расстроена. Пока они ничего не поняли. Не я отказалась от них, как считают они, и, наверное, не они виноваты в том, что мы расстались, как утверждаю я на этих страницах. Просто есть жизненные законы и изменить их не дано никому. В какой-то момент наш союз стал невозможен — кто в этом виноват? Если б они пытались вести себя по-другому, так, как хотела я, кто знает, существовал бы тогда дуэт Моисеева — Миненков, дуэт двукратных чемпионов мира? Они во всем были неповторимы, даже в том, что, добившись высшего звания, не захотели ничуть себя изменить. А без этого удержаться в лидерах невозможно.

Простилась я с ними намного раньше, чем в тот торжественный вечер, простилась по-своему. В Вене в 1979 году на последний их выход в показательных выступлениях я как обычно встала с ними вместе перед стартом на свое привычное место у борта. Они катались, а я плакала. Так мы прощались.

Если же спросить, кого из своих учеников я любила больше всех, нет, кто был дороже всех, — конечно, Ира Моисеева и Андрей Миненков.

Всегда, насколько я помню, во время соревнований фигуристов тренер стоит у льда. Ну, если не у самого льда, то в проеме, откуда выходит спортсмен. Пять минут, не больше, торчит он около борта. Не знаю, что движет остальными, но о себе могу сказать точно: убеждена, что помогаю взглядом своим ученикам кататься. И если они падают, я ощущаю такую же боль, только что синяки не появляются.

Я не замечаю, кто стоит рядом со мной, когда на лед выходят мои ученики. Я долго устраиваюсь — надо встать удобно, чтобы ни разу не покачнуться, — и не слышу в этот момент никого, кто бы ни обращался ко мне с вопросом. Я шумно дышу, ребята говорили, что на льду можно услышать мое дыхание. К тому же у меня начинается такое сердцебиение, что, как ни дыши, воздуха в легких все равно не хватает.

Я дышу, задыхаюсь, пульс у меня такой же, как и у них, — это проверено, измеряли. Когда Роднина и Зайцев выходили на лед в Лейк-Плэсиде, у меня руки свело так, что в течение получаса после их короткой программы кисти буквально окостенели, и мне пришлось делать уколы, чтобы снять напряжение в руке и я могла бы пошевелить пальцами.