– Ты в порядке?

Купер сидел, закрыв лицо руками. Он поднял взгляд и покачал головой, понял, что она может неправильно воспринять этот жест, и кивнул.

– Голова немного закружилась. Но сразу прошло.

– Можем подождать. Посмотреть в другое время.

– Нет. Включай.

Он сидел в инвалидном кресле, одетый в тонкое кружевное платье, закрывающее тело от шеи до кончиков пальцев ног. Пальцы уже начали выглядеть иначе. В них больше не было тонуса. Но еще важнее – он их больше не ощущал.

Ощущений вообще было очень мало. Имелась серая зона чуть выше грудей, где все ощущения начинали затухать. Он был сознанием, зависшим над креслом, с прикрепленным к нему телом.

Все это он сознавал, но не думал об этом. Все это давно стало привычным. Жуткая новизна давно ушла.

За окном наступила весна. (Где он? Точно не в Мексике, но точное местонахождение было непонятно. Впрочем, неважно.) На дерево возле окна забиралась белка. Наверное, хорошо быть белкой.

Очень скоро к нему кто-то придет. Осталось всего несколько часов. Ему было приятно это осознавать. Он этого ждал. Сегодня событий было немного. Терапия (плечи до сих пор после нее болели) и сеанс тренировки (даже не думая о нем, он заставил огромные и бесчувственные рукавицы, некогда бывшие его руками, с силой сомкнуться – это означало, что он приложил усилие, почти достаточное, чтобы удержать лист бумаги между большим и остальными пальцами). Очень скоро будет ланч. Интересно, что ему принесут?

А, да. В начале дня были и неприятные события. Он истерически вопил, пришел врач с иглой. Причина истерики так никуда и не делась. И печали в нем было достаточно, чтобы в ней утонуть, но он ее не ощущал. Зато чувствовал солнечное тепло на руке и был за это благодарен. Ему было очень хорошо. Интересно, что будет на ланч?

– Ты все еще в порядке?

– Нормально.

Купер потер глаза. От этого перехода у него всегда кружилась голова. Такое чувство, будто туго натянутая резинка лопнула, и его вышвырнуло из аппарата обратно в голову и тело. Он потер руки – по ощущениям они как будто заснули. На экране Меган все еще сидела в инвалидном кресле, глядя в окно с отсутствующим взглядом. Сцена изменилась.

Он сидел, пытаясь сохранить полную неподвижность, чтобы не потревожить швы на затылке, но это усилие стоило легкой боли. На столе перед ним крохотный металлический жук дрогнул, дернулся вперед и остановился. Он сосредоточился, приказывая жуку повернуть направо. Подумал, как бы он повернул направо, управляя машиной. Нога на акселераторе, руки на руле. Мышцы плеч удерживают руки поднятыми, пальцы сжаты, большие пальцы… что он делал большими пальцами? Но потом он обрел их, ощутил мышцы рук, начинающие поворачивать руль. Нажал ногой на тормоз, пытаясь ощутить кончиками пальцев ног внутреннюю поверхность обуви, когда нога поднялась, и ровное давление на подошву, когда он нажал на педаль. Снял правую руку с руля, когда левая начала его поворачивать…

Металлический жук на столе зажужжал, поворачивая направо. Зааплодировали стоящие вокруг люди, чье присутствие он лишь смутно осознавал. Струйка пота потекла по шее, когда он направил жука налево, потом опять направо. Но перестарался. Жук доехал до края стола и, несмотря на все его усилия, так и не смог поехать прямо. Кто-то из врачей подхватил его и поставил в центре стола.

– Хочешь отдохнуть, Меган?

– Нет, – ответил он, не позволяя себе расслабиться. – Дайте попробовать еще.

За его спиной вся стена вспыхнула и замигала – произошла перегрузка компьютера, когда тот сортировал мешанину нервных импульсов, собирающихся на обрубке спинного мозга, транслировал информацию и передавал ее на сервоприводы дистанционно управляемого устройства. Он тронул жука с места, потом остановил, не дав доехать до края стола. Для него все еще оставалось тайной, как именно ему такое удается, но он чувствовал, что начинает овладевать этим умением. Каким-то образом это лучше всего срабатывало, если ему удавалось заставить себя думать, что он все еще может ходить, а потом просто идти. Иначе жук, которого не удалось обмануть, так и оставался на месте. Жук знал, что он никогда не сможет…

Накрытое белой простыней тело везут по коридору на каталке к дверям операционной. Внутри, с галереи, он видит, как тело перемещают на стол. Лампы светят очень ярко, и он моргает. Но тут его переворачивают лицом вниз, и становится намного лучше. Что-то прохладное касается затылка…

– Тысяча извинений, сэр, – сказала Меган, быстро проматывая запись вперед. – Ты еще не готов к такому. И я к такому не готова.

Он не совсем понимал, о чем она говорит. Он знал, что ему нужна операция. Она должна была усовершенствовать нейронные интерфейсы, что позволит легче управлять новыми дистанционными устройствами, которые еще разрабатывались. Было так здорово принимать участие на самых ранних стадиях…

– О, верно. Я…

– Кью-Эм Купер, – сказала она и с сомнением заглянула ему в глаза. – Ты уверен, что не лучше было бы подождать?

– Уверен. Покажи еще.

По ночам было хуже всего. Не каждую ночь, но когда становилось плохо, то было очень плохо. В течение дня было принятие, или некая прочная броня, сдерживающая реальное отчаяние. Он мог быть счастлив несколько дней подряд, мог принять случившееся, знал, что должен бороться, но эта борьба имеет смысл. Большую часть жизни он знал, что произошедшее – не конец света, что он может вести полноценную, счастливую жизнь. Есть люди, которые о нем заботятся. Худшие страхи не осуществились. Удовольствие все еще возможно, счастья можно добиться. Даже сексуальные удовольствия не исчезли. Они были другими и иногда неуклюжими, но он не возражал.

Но в ночном одиночестве все это могло разбиться вдребезги. Темнота срывала его защиту, и он становился беспомощным, физически и эмоционально.

Он не мог пошевелиться. Ноги были мертвым мясом. Он был отталкивающим, отвратительным, гниющим заживо, омерзительным предметом, который никто и никогда не сможет полюбить. Катетер выскочил, простыни намокли от мочи. Ему было слишком стыдно, чтобы вызвать медсестру.

Он молча зарыдал. А когда рыдания смолкли, он стал хладнокровно планировать лучший способ покончить с такой жизнью.

Она удерживала Купера, пока того не перестало трясти. Он плакал, как ребенок, не понимающий, что такое боль, и как дряхлый старик. И дольше всего не мог заставить себя открыть глаза. Он ничего не хотел видеть.

– Я… я должен увидеть следующую часть? – спросил он с легкой истерикой в голосе.

Она покрыла его лицо поцелуями, обнимала, безмолвно заверяя, что все будет хорошо. Он принимал это с благодарностью.

– Нет. Ты не должен ничего смотреть. Даже не знаю, почему показала тебе так много, но эту часть я не могу показать, даже если бы захотела, потому что я ее уничтожила. Она слишком опасна. Сейчас я склонна к суициду не больше, чем любой человек, но трансинг той следующей части обнажил бы меня полностью и мог бы свести с ума. Или любого, кто ее посмотрел бы. Знаешь, самые сильные из нас очень ранимы. У нас под самой поверхностью таится столько первобытного отчаяния, что ты не осмелишься с этим шутить.