Адам глядел на нее до тех пор, пока ему не пришлось отступить в сторону, давая дорогу приближающейся повозке. Он не произнес ни слова, когда они с Хонор снова усаживались в повозку и когда Хонор перевязывала ему руку одной из своих шейных косынок. И только когда они двинулись дальше, Адам откашлялся и произнес:

— Похоже, ты быстро осваиваешься в Америке. — И его голос звучал недовольно.

Фейсуэлл, Огайо

5 июня 1850 года

Дорогие мои мама и папа!

Путешествие из Бридпорта в Фейсуэлл было долгим. И самое лучшее, что ожидало меня в конце пути — ваше письмо. Адам Кокс говорит, что оно дожидалось меня две недели. Как получилось, что оно прибыло раньше меня, хотя должно было проделать такой же путь? Увидев твой почерк, мама, я не смогла сдержать слез. И хотя письмо было написано через неделю после моего отъезда, я читала все новости с истинным наслаждением, потому что мне чудилось: я по-прежнему дома и принимаю живое участие в жизни общины. Но дата, проставленная в письме, послужила мне напоминанием, что все, о чем ты тут пишешь, происходило два месяца назад. Подобная задержка смущает разум.

С глубоким прискорбием вынуждена сообщить, что Мэтью Кокса больше нет с нами; месяц назад он скончался от чахотки. Это означает, что та семья в Фейсуэлле, к которой я теперь принадлежу, нынче разительно отличается от того, что предполагалось вначале. Вместо двух супружеских пар остались мы трое, связанные друг с другом весьма непрочными узами неубедительного родства. Все это очень неловко, хотя я тут недавно, и надеюсь, со временем все утрясется, я стану своей в этом доме, где пока чувствую себя гостьей. Адам и Абигейл, вдова Мэтью, приняли меня радушно. Но известие о смерти Грейс стало большим потрясением для Адама, он с нетерпением ждал приезда будущей супруги. Мой приезд также стал для него неожиданностью, поскольку письмо с сообщением, что я еду в Америку вместе с Грейс, до него не дошло.

Я часто задумываюсь о том, как бы Грейс справилась с обстоятельствами, как она сгладила бы все острые углы своим смехом и добрым юмором. Я попробую ей подражать, но это непросто.

Дом Адама в Фейсуэлле — или, наверное, следовало бы сказать «дом Абигейл», поскольку он принадлежал ей и Мэтью, — отличается от всего, к чему я привыкла. Находясь в доме, я испытываю странное ощущение, что даже воздух здесь иной. Не такой, каким я дышала в Англии. Может ли здание так влиять на человека? Дом совсем новый, построен три года назад из сосновой доски и до сих пор пахнет смолой. Мне все чудится, будто он ненастоящий — как кукольный домик. Нет в нем твердости и основательности, что создает ощущение защищенности, как было в нашем каменном доме на Ист-стрит. Дом постоянно потрескивает и скрипит: дерево отзывается на дуновения ветра и влажность. Тут вообще очень сыро, и, говорят, летом будет еще хуже. За исключением моей крошечной спальни, дом большой и просторный. В Америке много земли под строительство. В доме два этажа, и, когда кто-нибудь идет по лестнице, всем остальным это слышно, потому что ступеньки скрипят. Внизу располагается общая комната, кухня и помещение, которое американцы называют лечебницей, — это отдельная спальня, смежная с кухней, туда помещают занедуживших членов семьи, чтобы ухаживать за ними. Очевидно, американцы так часто болеют, что им действительно необходима такая комната — и это очень меня беспокоит, особенно если принять во внимание, что стало с Грейс.

Наверху, на втором этаже, располагаются три спальни: большая, ныне вдовая Абигейл прежде делила ее с мужем, средняя — та, которую Адам надеялся разделить с Грейс, и совсем крошечное помещение, предназначавшееся для ребенка, если бы он появился. Пока меня поселили здесь, в этой крошечной «детской». Возможно, это лишь временное обустройство, и таким оно ощущается. Впрочем, я совершенно не представляю, куда еще мне можно переселиться. Хотя места в комнате мало — кроме кровати, уже ничего толком не поставишь, — я не возражаю. Ведь теперь у меня есть отдельная комната, свой уголок, где можно закрыться от всех. Мебель неплохая, правда, как во многих американских домах, где мне довелось побывать, предметы мебели тоже производят впечатление временности, словно их сколотили на скорую руку, чтобы было хоть что-то, пока не появится возможность смастерить что-нибудь более основательное. Садясь на стул, я всегда опасаюсь, как бы он подо мной не сломался. Ножки стола все в «занозах», потому что их не обработали должным образом. Мебель в основном делают из клена и ясеня, и я очень скучаю по нашей добротной дубовой мебели, сработанной на века.

Кухня мало отличается от нашей кухни на Ист-стрит: печка, очаг, длинный стол, стулья, сервант для посуды, кладовая для продуктов — здесь ее называют чуланом. Но ощущения в кухне иные, чем на Ист-стрит. У тебя в кладовой, мама, все аккуратно расставлено по местам. Помнишь, как ты меня учила? «У всего должно быть свое место, и все должно быть на своих местах». Абигейл так не умеет. Дрова складывает как попало, и они плохо сохнут; не убирает метлу в уголок, а оставляет ее так, что она не дает подойти к помойному ведру; не выметает упавшие на пол крошки, и те привлекают мышей; и никогда не расставляет тарелки по одинаковым стопкам. Камины и печи топят дровами, а не углем, поэтому в кухне пахнет древесным дымом, а не земляным духом горящих углей. Нам не приходится убирать угольную пыль, но уборка древесной золы — дело не менее утомительное, и особенно с такой неуклюжей хозяйкой, как Абигейл.

К несчастью, наше с Абигейл знакомство началось не очень удачно. В первый день, когда я только приехала в Фейсуэлл, она приготовила на ужин мясной пирог: мясо было сухим и жестким, а тесто — твердым. Разумеется, я ничего не сказала и постаралась доесть свою порцию, но Абигейл это смутило. А на следующее утро она дала мне на завтрак прокисшее молоко, отчего еще больше сконфузилась. Надеюсь, со временем я помогу ей наладить хозяйство, действуя мягкостью и убеждением.

Я уже выходила в город — хотя «город», наверное, слишком громкое название для ряда домов вдоль разъезженной дороги. Бридпорт, наверное, в сто раз больше. А тут всего десять домов, да еще магазин всякой всячины, кузница, свечная лавка и молитвенный дом. Есть поблизости и фермерские хозяйства. Община включает в себя около полутора десятка семей, большинство перебрались сюда из Северной Каролины — подальше от рабства, укорененного в тамошнем обществе. Я пока не посещала местное собрание, но люди, с какими я встречалась, приветливы и дружелюбны, хотя и поглощены собственными проблемами — как, впрочем, и многие американцы, с кем мне доводилось общаться. Американцы в отличие от англичан не практикуют культуру общения, а говорят все напрямую, и их прямота часто граничит с грубостью. Может, что-нибудь изменится, когда я лучше узнаю людей.

Здесь повсюду леса, а поля и луга разбивают на вырубленных участках. До приезда в Америку я даже не подозревала, как это трудно — освободить землю под пашни среди лесов. В Англии все упорядоченно настолько, что кажется, будто Господь сам назначил всему свое место: тут быть лесам, там — лугам. И поля тоже, кажется, были всегда, и никто их специально не разбивал. А здесь, в Америке, иначе. Из окна моей спаленки виден лес, и, когда я смотрю на него, у меня возникает тревожное чувство, будто он подбирается к городу, пилы и топоры если и остановят его, то лишь временно. Ты знаешь, мама, я всегда любила деревья, но тут их так много, что они создают ощущение угрозы.