Дальше, в метрах двадцати, где, пересекая дорогу, узкой дорожкой пылала вытекшая из пробитых баков солярка, виднелся наглухо зажатый между «бэтээром и сгорешей БМП «Газ-66», чадящие протекторы которого обнажились, стала видна обгорелая паутина корда. В изрешеченной как сито кабине обнаружили раненого в грудь и голову, стонущего, старшего прапорщика Яблонского. Стоило большого труда извлечь его из кабины.

Майор Геращенко отдал приказ всех раненых и «двухсотых» стаскивать к началу поворота, откуда их могли эвакуировать.

Три подошедшие «бэхи» под командованием, пришедшего в ярость, капитана Дудакова, заревели, развернулись и понеслись в сторону села, откуда доносилась яростная стрельба, там уральский СОБР, появившийся чуть раньше из Ножай-Юрта, разбирался с отступившими в ту сторону нападавшими. Один из барражирующих над чеченским селом вертолетов вернулся к разгромленной колонне, стал снижаться, чтобы принять на борт раненных и «груз двести».

«Вэвэшники» наконец добрались до начала колонны. За подорванным головным БТРэром в канаве нашли громко стонущего раненого осколками в живот сержанта Широкова и еще трех перепуганных покалеченных ребят. У одного было осколочное ранение в ягодицу и в руку, у остальных легкие пулевые ранения и множественные ожоги. Все они находились в глубоком стрессовом состоянии. Младший сержант с поцарапанным носом и безумными глазами, Алешка Кожевников, увидев Самурского с товарищами, все время безудержу бубнил как сумасшедший: «Наши! Наши! Наши!». Из ушей и носа у него, не переставая, текла кровь, голова подергивалась словно у марионетки. При этом он бессмысленным взглядом смотрел на ребят и глупо улыбался. Ромка, Чернышов, Пашутин и санинструктор Терещенко сразу же стали их перевязывать и делать противошоковые уколы, потому что те находились в таком плачевном состоянии, что сами за все время почти ничего не сделали, чтобы оказать себе и друг другу первую медицинскую помощь. Пока остальные занимались пацанами, Ромка и Костя Терещенко тщетно пытались облегчить страдания сержанту Широкову, который, урывками приходя в сознание, дико кричал, плакал, испытывая страшную боль, вновь терял сознание…

Был серый промозглый день, из-за сырого тумана, опустившегося над дорогой, и мелкой измороси кругом все было холодным и влажным. Раненых и убитых таскали на кусках прожженного дырявого брезента, ноги разъезжались по сырой глине, под сапогами уныло чавкала липкая грязь. Потом они бродили и собирали фрагменты тел: руки, ноги, пальцы… На дороге под «звездочкой» БМП нашли разбитый ящик из-под ЗИПа с рассыпанными инструментами и чью-то сплющенную обгоревшую голову. Ромку и остальных сильно мутило, он старался не смотреть на то, что когда-то было частью человека. Закончив погрузку двухсотых и раненых в грузовой отсек вертолета, они отбежали подальше от ревущей винтокрылой машины, оглушительный вой винтов рвал перепонки. Укрылись от поднятого лопастями ветра за «Уралом», подняв отсыревшие воротники, жадно закурили. В стороне, не переставая, надрывно кашлял словно чахоточный, наглотавшийся удушливого ядовитого дыма, пулеметчик Пашка Никонов.

«Да, это полная жопа, — подумал про себя Ромка, окидывая покрасневшими слезящимися от гари глазами место трагедии. — Не приведи господь, в такую катавасию когда-нибудь вляпаться, как нашим дембелям довелось. Вот и дембельнулись! Пацаны погибли, а ради чего, спрашивается?»

Пока они курили, поминутно сплевывая горькую грязную слюну, любопытный как старая бабка санинструктор Костя Терещенко везде совал свой нос. То полез зачем-то через люк оператора-наводчика в подбитую «бэху», понесла его туда нелегкая. Потом весь перемазанный в саже, и не лень ему было, вскарабкался вместе с Чаховым и баламутом Приваловым на крутой откос, откуда боевики вели ураганный огонь по заблокированной колонне. Там они обнаружили обустроенные ячейки для стрельбы, горы стрелянных гильз, лужу крови, нескоько использованных «мух», чуть дальше брошенный кем-то из раненных «чехов» РПК, пустые магазины к нему, зеленую повязку с арабской вязью…

«Костян как-то им, еще будучи в части перед отправкой сюда, рассказывал, что после школы поступал в МГУ на факультет психологии, да срезался на первом же экзамене по математике. Говорит, с самого начала ему не везло. Приехал на экзамены, а экзаменационный билет, как назло, забыл дома. Что делать? Времени в обрез. Поймал такси и домой за документом. Успел, буквально за минуту до начала примчался. Раздали задания, сижу, говорит, в носу ковыряю, почесываю за ухом, абсолютно спокоен, ни капельки не волнуюсь, ничего меня не трясет, мыслишек в башке никаких. Все ему по х. ю, на все наплевать. Потому, что утром по чьему-то дурацкому совету стакан валерьянки хлопнул, чтобы не волноваться. Ну, и в результате пару словил. А ведь усиленно готовился, на заочных подготовительных курсах успешно учился, литературы специальной море перелопатил. На собеседовании перед вступительными экзаменами членам комиссии приглянулся, потому что в свое время книжками психотерапевта Владимира Леви увлекался и сыпал цитатами оттуда как из рога изобилия. Председатель приемной комиссии ему на прощание так и сказал, если он получит «тройку» на первом экзамене, чтобы документы не вздумал в растрепанных чувствах забирать, а продолжал сдавать дальше. Костя вновь собирается после армии поступать в университет на ту же специальность, чтобы в недалеком будущем изучать и помогать прошедшим дорогами войны больным солдатам. Уколы набалатыкался делать, колет как заправский доктор «дядя Ваня». Добрый, отзывчивый. Чтобы не случилось, подойдет утешит, по-родному поговорит. Одним словом, молодец, пацан!»

Ромкины думы прервали, появившиеся из-за разбитого кузова перемазанный как черт Терещенко и насупленный Славка Чахов, который тащил за собой обгоревший окровавленный бушлат.

— Чей?

— Не знаю!

— Нашли, вон там, за кюветом! — Костик махнул в сторону канавы, заполненной мутной водой.

— Метка есть?

— Сейчас посмотрим!

— Бляди черножопые! — бледный Эдик Пашутин в сердцах зло сплюнул и поковылял к группе солдат, которые с майором Геращенко и старшим лейтенантом Тимохиным тщетно пытались открыть одну из кормовых дверей подбитой «бэшки». Амбал, Витька Долгоруков, как заведенный упорно долбил ломом, пытаясь, поддеть край люка. Наконец это им удалось. Распахнув дверь, бойцы отпрянули в сторону от страшного запаха и жуткой картины, что предстала перед ними…

— Нет, метки нема! — сказал разочарованный Костя, повертев в руках бушлат, и принялся выворачивать карманы. В одном была сырая рыжая табачная кашица, сплющенный спичный коробок, и грязный как портянка скомканный клетчатый платок; в другом ничего, кроме большущей дырки с кулак. А вот во внутреннем, что-то было. Покопавшись, медбрат извлек отполированный до зеркального блеска патрон от «калаша» и мятую затертую фотокарточку симпатичной девушки с короткой стрижкой и смеющимися глазами.

— Это девчонка Сереги Ефимова, я, кажется, видел эту фотку у него.

— Какого Ефимова? Ну ты, Костян, даешь! Башкой, что ли о броню шандарахнулся?

— Ефимов же только что с нами был!

— С Дудаковым и Стефанычем на «бэхе»!