На улице лило словно из ведра, так что сидела дома.

Параллельно делам обдумывала план отхода, как лучше запереть жилье, что куда отнести на хранение, чтобы не отсыревало... У друга оказались неплохие идеи, да и связей у него в окрестных деревнях больше, чем Аги могла бы подумать.

Аги же рассказала ему о безымянном поселении в высокогорье, на три дома, два из которых пустовали.

На высоте двух с лишним тысяч метров над уровнем моря. На скалах, окруженный лишь кряжистыми деревцами, что вцепились в эти скалы корнями, обдуваемые холодными ветрами под палящим солнцем.

Там жили козы. И козлы.

Бараны еще, с загнутыми спиралью рогами.

И одна семья, которая за ними присматривала. Женщина и мужчина за шестьдесят и дочка их, ровесница Аги. Познакомились, когда еще мама Анника жива была и устраивала вылазки к черту на кулички за редкими травами, которые и росли-то лишь в специальных условиях, возможных только у черта на куличках.

Много позже, когда Аги сама поднаторела в мудреной науке травничества, стала почти каждый год летом подниматься туда одна.

Любила эти походы. И никому о них не рассказывала. Никого с собой не брала.

Пришло время изменить традиции.

Ее план — отсидеться. По крохам вычленяя информацию из массы того ненужного, что несла вода, анализируя и сопоставляя, Аги сделала вывод — и надеялась, что он правильный! — что тот конкретный островок в горах переживет катаклизмы почти что нетронутым. Так... потреплет, конечно, но несравнимо меньше, чем побережье и среднюю полосу.

Весьма обнадеживающе.

Так, в ленивом спокойствии, прошел день на одном конце деревни. В доме Аги, если совсем точно.

На другом же конце деревни, в амбаре, настрой только накалялся. Злые с похмелья мужики устроили настоящий обыск и обнаружили платок.

Черный, заляпанный и помятый платок Аги, который та частенько повязывала на голову, работая на полях. Чтобы волосы в глаза не лезли.

Платок застрял между двумя ящиками, порванный: он, видимо, зацепился, когда стерва уходила, и выпал из кармана.

Голова болела у всех, но ничего, Герда принесла рассолу.

Хорошо, что две тяжелые бутылки, втихую подсунуые ведьмой на общий стол, староста еще вечером догадался быстро прибрать с глаз. Не стоит никому это пить... Мало ли. Или отравит, или очарует. Может, если бы отпили вчера, сегодня уже себя бы не помнили!

Как будто мало голода и дождей, ею насланных!

Все ей мало!..

— Ясно ж, как белый день! Ведьма уморить деревню решила. Ведь в соседних-то и не льет столько, как у нас, и урожай какой-никакой собирают... У нас только все поганей некуда!

— Пригрели змею на груди, — согласились с Гердой, закивали мужики.

Они, значит, в центре облака, ведьмой вызванного, а остальные деревни по краям, им меньше достается.

Восприятие Аги, как дочки старого Эдвина, бывшего стража и доброго знакомого старосты Алоиза, окончательно отступило. Забыли, как она девчонкой по деревне бегала, сборы разносила, что мама ее, травница Анника, составляла.

Даже то, что перестарок по местным меркам, что одинока и бездетна, что огородом не занимается, что волос черный и глаз темный... все оборачивалось против нее.

Осталось лишь одно — иная, опасная.

Ведьма. Злая Баба-Яга из старых сказаний, в конкретном случае — Баба-Аги.

— Стража она опоила. Он вышел на след. Видимо, там, в Ордене, поняли, что ведьма замыслила, и прислали... а он попался.

— Дорис видела, как она к нему в таверну в Высоких холмах пробралась! — снова Герда, со слезами на глазах, переживает, добрая женщина. — Чуть не голая, одета в срам один, тело размалевано... Соблазнять и искушать его ходила, зельями темными разум дурманить.

— И удачно сходила, как видим! Страж совсем заморенный!

— Ордену не одного стража присылать надобно было, не хватило его сил. Уж если бы десятку прислали!.. А так...

— Самим надо идти! — пришли к общему выводу.

Уверенности в своем праве на суд добавлял скомканный платок. Грязный, жалкий, он будто бы с упреком взирал с середины стола на обступивших его людей.

— Я кликну Грейма с холмов, он не подведет. И собаки пригодятся, и сыновья его лишними не будут.

Сыновья Грейма — все пятеро — слыли местными охотниками за головами. Аги всегда-то держалась от них подальше. Те считали ее заносчивой выскочкой, а то и нежитью, слишком много себе позволяющей.

Будут лишь рады прекратить затянувшийся нейтралитет.

«...показать ведьме ее место!» — слова старшего брата, однажды брошенные Аги в спину.

— Не опоздаем? Сколько им добираться?

— К вечеру будут. И надо не из деревни идти... Спугнем раньше времени. А вокруг да со всех концов.

— А зерно-то она куда дела? Может, спросим сначала? — предложил мужик из Малого совета деревни.

— Как поймаем, тогда и спросим. А без подмоги к ней идти, в одиночку... Одурманит она тебя!

Олаф, силушка дурная которого, щедро сдобренная пивом, давно выхода искала, осклабился:

— Поохотимся на ведьму?

Собравшиеся загалдели, поддерживая. Адреналин нарастал, сомнений в собственной правоте не возникало.

— Избавимся от напасти, холеры проклятой, — старейшина Алоиз поднялся, решительно настроенный собирать и вести за собой всех. Его мнение среди деревенских имело решающий вес.

Он свой, такой же, как они.

Ему доверяют.

И никому в голову не придет, что жена его, добропорядочная и понятная до последней морщинки на круглом лице Герда, и мужа, и всю деревню дурит.

Платок ведьма обронила в поле. Герда, глазастая, подобрала — как знала, что пригодится!

Нужны ей были деньги, нуж-ны! Позарез! Еще по ранней весне, когда о грядущих дождях и думать не думали, и знать не знали.

Кто мог предвидеть, что все так обернется?!

Тогда-то и пришел слушок, о купце, что не прочь зерно приобрести для путешествия какого-то. Да не просто приобрести, а чуть ли не по двойной цене! Срочно!

Староста Алоиз обронил, что жаль, мол, им продавать нечего, запасов впритык...

Герда и услышала. И озаботилась. Устроила все шито-крыто, даже муж ничего-то не заметил. Никто. Как казалось до недавнего времени...

Ведьма что-то поняла. Недаром про зерно то и дело выспрашивала, издевалась. Герда весь сон потеряла, измучившись в страхе.

Никому-то под плети неохота.