С этой мыслью он вошёл в общагу РГФ и, прежде чем стучаться к каким-нибудь знакомым, решил проверить, не получится ли устроиться на ночлег в комнате Марата.

Дверь была приоткрыта, и в этом не было ничего странного — после визита Юлиного бандита, который выбил замок, дверь не запиралась. А вот горевший в комнате свет удивил Макса — все её обитатели давно разъехались на каникулы, самовольно же занять эту знаменитую комнату другие студенты вряд ли бы решились. Войдя, Макс сначала обратил внимание на рассыпанные повсюду осколки зеркал и посуды, а потом увидел, что на кровати дремлет какая-то девушка.

Услышав, что он вошёл, Лена приподнялась и сказала:

— Значит, с тобой всё в порядке. Я, собственно, только это хотела узнать — ты вроде просил, чтоб я тебя нашла, если что. Ладно, береги себя, — на этих словах Лена усмехнулась и направилась к выходу, — счастливо оставаться. — Пусти!..

К утру у Макса снова была девушка, причём, не просто девушка, а студентка-отличница с тремя курсами филфака за плечами. Это позволяло ему подготовиться к русскому/литературе (устно) так, чтоб не получить «три». То есть, как это про себя называл питавший слабость к спортивной лексике Макс, «остаться в игре» до сочинения. Наличие девушки, радость от примирения плюс новый вызов затмили вчерашние честные рассуждения и последовавшие за ними неутешительные выводы.

Подготовка к экзамену, о которой ночью он просил Лену не столько ради самой подготовки, сколько ради возможности задержать девушку, шла довольно успешно. Оказалось, что формулировки многочисленных правил до сих пор хранились в памяти. Объяснения Лены открывали целые россыпи выученных когда-то наизусть предложений и слов, обведённых в учебниках по русскому языку жирными чёрными рамочками. Стоило Лене произнести: «второе спряжение — все глаголы на — ить, кроме брить, стелить», как от зубов само собой отскакивало «терпеть, вертеть, обидеть, зависеть, ненавидеть, видеть, смотреть». К этому совместными усилиями добавлялись «гнать, дышать, слышать, держать», и оставалось только с помощью примеров вспомнить, что такое спряжение, и зачем его нужно определять. Когда от русского начинало тошнить, переходили к литературе. Её изучение Максим прекратил ещё в седьмом классе, обидевшись на тройку за сочинение по «Отцам и детям», и с тех пор круг его чтения со школьной программой не пересекался. Исключение составлял «Евгений Онегин», который попался под руку после расставания со Станиславой. Читать роман Макс начал для очистки совести, чтоб изобразить подготовку к экзаменам (а заодно — порисоваться перед собой и воображаемой идеальной девушкой в образе тоскующего отшельника-интеллектуала), зато дочитывал «Онегина» с чувством совершеннейшего восторга. Жаль, подумал тогда Макс, что качество впечатлений от прочитанного не может хотя бы частично компенсировать количество книг, назначенных составителями школьной программы к прочтению.

Лена бегло пересказывала ему Толстого и Достоевского, напирая не на сюжет и содержание, а на трактовки образов, данные в советских учебниках. Внимая, Максим гнал прочь мысли о Карамзине, Фонвизине, Радищеве, Салтыкове-Щедрине, Лескове, Некрасове, Грибоедове, Лермонтове, Чернышевском, Белинском, Горьком, а также о двух Островских сразу. Сказать о них что-либо кроме «кабы я маленькая умерла бедная Лиза колом её оттудова чтобы не было мучительно больно один мужик двух генералов в городе Глупове ружья кирпичом не чистят Митрофанушка луч света в тёмном царстве любви надежды тихой славы это человек-то вошь а судьи кто пятый сон Веры Павловны декабристы разбудили Герцена карету мне карету Неурожайка тож» он вряд ли бы смог.

17

На экзамене задание по русскому — фонетический разбор слова — затруднений не вызвало, зато вопрос по литературе бил наповал: «Сюжет и конфликт в романе Достоевского „Преступление и наказание“». С трудом подавив желание встать и выйти, Макс попробовал исполнить тот же трюк, что и на английском. То есть оттолкнуться от твёрдо усвоенного постулата «главный конфликт романа — внутренний конфликт, переживаемый Раскольниковым» и незаметно съехать на кого-нибудь из хорошо знакомых авторов, изобразив их последователями Достоевского в деле описания внутренних конфликтов. В итоге Макс минут пять увлечённо говорил о цельных, конфликтующих по большей части с внешней средой и жизненными обстоятельствами, героях Ремарка. Когда он уже начал ликовать от того, что его не прерывают, принимавший экзамен профессор спросил:

— Скажите, вы читали роман?

Макс с детства был убеждён, что пытаться обмануть кого-либо и в глаза назвать его дураком — это примерно одно и то же. Он выдавил «нет», и начал подниматься со стула.

— Зря, — сказал профессор. — Когда первый раз прочитаете, пожалеете, что раньше себе такого удовольствия не доставили.

Он повернулся к молодой коллеге, принимавшей у Макса разбор слова по составу.

— Напомните, пожалуйста, как там с русским? По совокупности мы можем «четыре» поставить?

Коллега не возражала, и теперь всё должно было решиться на сочинении.

Тема «Женские образы в романе А. С. Пушкина „Евгений Онегин“» подарила Максу полдня надежды на чудо, то бишь на пятёрку за сочинение на вступительных, и в эти полдня всё — от бесцельных прыжков вверх-вниз по лестнице до выкуривания набитой не иначе как сушёными болотными водорослями вьетнамской сигареты — доставляло ему колоссальное удовольствие. Макс с недоверием отмечал остроту и свежесть ощущений, которые усиливались, когда он вспоминал, что у него есть Лена. В эти полдня ему казалось, что если случится одно чудо — он поступит на РГФ, то не исключено и чудо номер два — исчезновение назойливых прапорщиков вместе с их дурацким военкоматом и, чем чёрт не шутит, даже со всей их дурацкой призывной армией. Надежду на чудо номер два подкрепляло и то, что он снова стал ночевать у Лены и снова начал сомневаться: разве может такая уютная, такая сытая и чертовски приятная жизнь ни с того, ни с сего смениться бессмысленностью двух лет унижений от «зэков и черножопых» в обещанном военкомом стройбате?

Вечером выяснилось, что он не получил «отлично», не набрал необходимые 13 баллов и не поступил на РГФ.

По толпе узнавших оценки абитуриентов тут же пополз обнадёживающий слух. Говорили, что на филфаке страшный недобор, и, соответственно, туда прошли все, кто получил хотя бы 9 баллов — по тройке на каждом из экзаменов. Максим решил, что он со своими 12-ю баллами вполне может украсить это сборище троечников, но когда на следующий день он явился писать заявление о переводе, выяснилось, что та же мысль посетила ещё человек сто. В итоге даже «хорошистов» с РГФ оказалось раза в два больше, чем свободных мест на филфаке, и приёмная комиссия огласила соломоново решение: не переводить никого.

Как-то незаметно вся эта история с поступлением стала невероятно важной для Макса, который две недели назад подал документы в университет от нечего делать. Он решил добиться зачисления. На следующий вечер друзья со спортфака, сторожившие сутки через трое гараж со служебной машиной ректора, познакомили его с водителем. Пожалев абитуриента-неудачника, водитель сообщил, что ректор вернулся из Москвы в хорошем расположении духа и посоветовал Максу зайти к нему прямо сейчас. Пребывая в состоянии «пан или пропал», Макс, прежде чем войти в кабинет зачем-то снял майку и разулся, оставшись джинсах с оторванными штанинами. Пока ректор приходил в себя, Макс нёс какую-то околесицу про призвание, гуманитариев, язык, школу в глубинке, давнюю мечту учиться не в политехе, а в университете, и не мог поверить, что его до сих пор не вытолкали взашей. Из реплик недоумевающего ректора он запомнил (или ему показалось, что запомнил) всего одну: дескать, при таких обстоятельствах надо было прийти не к ректору, а с заявлением в приёмную комиссию. Назавтра Макс, выслушав сообщение членов приёмной комиссии, что подобный перевод в этом году из-за слишком большого количества желающих запрещён начальством, назвал имя ректора и спросил: «Тогда почему же он после нашей вчерашней беседы направил меня к вам и даже позволил на него сослаться?».