— Мне до этого дела нет. И вам не должно быть. Это их совсем не касается.

— Но станут говорить, будто вы нашли во мне какие-то недостатки. Или — что еще хуже — будто я уже не была невинна.

— Значит, они впадут в заблуждение. Я не встречал еще женщину, которая так тронула бы мое сердце, как вы. И я совершенно уверен в вашей невинности. Так что не стоит вам огорчаться. Идите ко мне…

Отложив молитвенник, Людовик обнял меня — как брат, утешающий огорченную сестру. Невзирая на все восхищение мною, его мужское достоинство не пошевелилось, не уперлось мне в бедро. Может, мне его потрогать? Я, конечно, не имела практического навыка, но теоретически была подготовлена.

Однако поступить так я не могла. Не осмелилась коснуться его так вольно. Просто невозможно было это уделать, когда с нами Господь Бог, «Часослов» и странная набожность самого Людовика.

Потом Людовик выпустил меня из объятий, задул свечу, и мы легли рядышком, словно надгробные статуи. Я чувствовала себя униженной. Мой брак и не брак вовсе. Знала, что Людовик уснул, невозмутимый, как те самые статуи, скрестив на груди руки, будто все упрашивал Бога внять своим молитвам. Я повернула голову и взглянула на него: лицо было совершенно безмятежным, не ведающим о том, какое страшное разочарование я только что пережила.

Наконец уснула и я. Когда забрезжил день и я проснулась, Людовика уже не было рядом, «Часослов» бережно уложен на пустую половину подушки рядом со мной и раскрыт на странице с позолоченным ангелом. Постельное белье осталось девственно чистым. Ни единого пятнышка крови, каковое свидетельствовало бы о том, что муж исполнил свой долг по отношению ко мне или хотя бы испытал такое желание.

Правда, это можно было поправить, разве нет? Быстренько уколоть палец иголкой… но этого делать я не стала. Не я сделала такой выбор, пусть Людовик сам и отвечает за свою несостоятельность. На осторожные расспросы аббата тем утром я ответила со всем высокомерием. Надменно, ледяным тоном, далеким от какого бы то ни было волнения.

— Если вам угодно знать, что происходило между мной и моим супругом на брачном ложе, вам надлежит спросить о том принца.

Своих дам я повергла в молчание холодным взглядом и требованием подать мне завтрак не мешкая. Лучше прямо сейчас, нежели тогда, когда они сами решат, что пора… Я не покажу им своего унижения, но закроюсь прочной броней, подобно тому, как мой повар в Бордо прятал нежный миндаль под коркой сахара. Что до Аэлиты, откровенно встревоженной, я просто не пустила ее на порог. Даже с ней я была не в силах говорить о том, что произошло. Иначе я бы, наверное, просто разрыдалась.

Что за разговор состоялся у аббата с принцем, я так и не узнала.

Стремясь произвести впечатление на моих подданных, аббат Сюжер собственноручно возложил на нас с Людовиком графские короны в великолепном кафедральном соборе, провозгласив нас графом и графиней Пуатье. Людовик, принимая эту новую почесть, проявил достойную сожаления робость и смущение, я же в продолжение всей церемонии зорко следила, кто демонстрировал покорность, преклоняя колена и опуская голову низко, а еще зорче высматривала тех, кто этого не счел нужным сделать.

Таких, как Гийом де Лезе, кастелян[24]моего собственного замка Тальмон, куда мы обычно выезжали на охоту. Столь приближенный к моей особе, он первым должен был бы присягнуть на верность. А он этого не сделал. Он всегда был рыцарем сверх меры дерзким, неизменно заботился о своем продвижении, и вот теперь прислал донельзя надменный устный ответ через одного из подчиненных ему рыцарей — тот дрожал, выполняя поручение. Что ж, у него были основания дрожать. Я подумала, не бросить ли его в темницу на недельку за неподобающие двусмысленности, да только грех-то лежал не на нем самом. Гонца не наказывают, так учил меня отец. Это может только удесятерить грядущие осложнения.

Де Лезе не смог присутствовать на моей коронации: время его было расписано по часам. Он только сообщал, что подобные церемонии ему не по нраву — признавать своим сюзереном какого-то франка. И такая неприязнь ко всему, что исходит от франков, перевешивает его искреннюю преданность мне, в чьих жилах течет, вне всяких сомнений, чистейшая аквитанская кровь. Я чуть не плюнула от отвращения, слушая столь неискренние заверения. Осторожными расспросами выяснила, что де Лезе недавно увеличил гарнизон в Тальмоне и готовится выдержать осаду.

Он что же, сделался хозяином в моем замке? И станет там защищаться, если я разгневаюсь — так, что ли?

Гнев начал закипать во мне. Как посмел он столь нагло сообщать мне о своей измене? Но это было еще не худшее. Посланец де Лезе, с неестественно застывшим лицом, вручил мне маленький плоский кожаный мешочек. Я открыла его, и что же было внутри? На пол, кружась, посыпалась горстка птичьих перьев с красивой каймой, испещренных серыми и черными точками.

Бог мой! Я-то знала, чьи это перья. Гийом де Лезе, пояснил смущенный гонец, опустившись передо мной на колени и с трудом выдавливая слова после того, как увидел выражение моего лица, не сомневается, что новые граф и графиня де Пуатье не станут возражать, если он позволит себе эту вольность…

Гнев переполнил меня и хлынул наружу. Подобная наглость переходила всякие рамки! Это были мои птицы! Очень редкие северные кречеты, мне подарил их отец. Их кормили и натаскивали для меня лично. Уж никак не для руки такого простолюдина, как Гийом де Лезе.

— Да отправит Господь его душу в ад на вечные муки!

Гонец задрожал.

— Пусть вечно горит в адском пламени!

Мой голос едва не срывался на визг.

— Что случилось? — ласково поинтересовался Людовик, который вошел в переднюю как раз тогда, когда я была уже вне себя от гнева. Жестом он приказал гонцу подняться на ноги. — Чем этот человек так огорчил вас?

— Новостями от де Лезе. — Я едва могла говорить. — Кастеляна моего замка в Тальмоне. Он присвоил себе моих птиц. И мой охотничий замок. Мало того: не боясь Бога, он еще набрался дерзости прямо сообщить мне об этом. — Я и сама не знала, что рассердило меня больше — замок или кречеты. — И это мой кастелян! Тот, кого поставил мой отец!

— И это все? — На лице Людовика появилось облегчение. — Большинство принесло присягу. Только этот отказался.

И все? Значит, Людовик так на это смотрит? Гнев мой ничуть не утих.

— Один — это уже слишком много! Он ведь считает, что ему это сойдет с рук только потому, что я женщина.

Я говорила с Людовиком сердито. Посмотрела ему в глаза.

Людовик Капет, наследный принц Франции. Как достойно, подобающе властелину он смотрится в этом охотничьем наряде из кожи и шерсти, с кинжалом на поясе. Я вскинула голову, оценила его взглядом. Блестели волосы, выбивавшиеся из-под войлочной шапочки. Сегодня он был очень похож на рыцаря, способного постоять за себя. В том и дело… Я не смогу повести карательный отряд против своего неверного кастеляна, но ведь… Конечно же! Людовик защитит меня и восстановит мои права — теперь это и его права тоже.