Король Хильперик поднял чашу с вином и многозначительно произнес:

– Пусть казна короля Хлодвига всегда будет столь же полной, как эта чаша!

Последовав его примеру, все тоже подняли кубки и осушили их до дна.

– Полагаю, столь прекрасное вино изготовлено из винограда, взращенного на плодородных землях Бургундии? – не преминул польстить повелителю бургундов Гунтрам.

– Именно так! На юге моих владений произрастает чудесный виноград, – довольно подтвердил тот.

– А как, кстати, самочувствие вашей прелестной дочери? – бросил пробный камушек посол.

– Благодарю вас, Клотильда пребывает в добром здравии и благополучии. В этот час она обычно предается молитвам.

– О, достойное занятие для молодой незамужней девушки! – со знанием дела изрек посол, одобрительно кивнув. – Однако простите меня за дерзкий вопрос: сколько же лет сейчас Клотильде?

– Минувшим летом исполнилось девятнадцать. Конечно же, она вполне уже созрела для замужества, но, приняв христианство в том виде, в коем его ныне исповедует Рим, то есть начав поклоняться Сыну Божьему Иисусу Христу и Пресвятой Деве Марии, Клотильда поклялась связать себя узами брака лишь с единоверцем и обвенчаться с ним в храме соответственно римским обычаям.

– И что же, у вашей дочери уже есть жених-единоверец? – вкрадчиво поинтересовался посол.

– Увы, досточтимый господин Гунтрам!.. К сожалению, все соседи-короли исповедуют арианство, считающееся в Риме ересью. Клотильда же – истинная христианка, не признающая никаких других религиозных течений. А что, король Хлодвиг – арианин? – поинтересовался в свою очередь король будто бы невзначай.

– Истинно так, о, повелитель! Но в нашей столице, в Суассоне, со времен прежнего правителя сохранились и действуют несколько христианских храмов и два монастыря. Более того, король Хлодвиг не только не притесняет христианскую веру, но и, напротив, относится к ней с пониманием и уважением. Ведь прежде Суассон был резиденцией Сиагрия, сына наместника Эгидия Афрания, где христианство сохранилось в изначальной римской форме. А уж епископ Суассонский и вовсе пользуется особым доверием короля Хлодвига, ибо проповедует своей пастве веротерпимость и уважение к власти.

Хильперик одобрительно кивнул, отправляя спелый виноград в рот холеными пальцами. От внимания посла не ускользнула изнеженность рук повелителя бургундов. «Видимо, он уже забыл, когда в последний раз пользовался боевым оружием», – подумал Гунтрам.

* * *

Утром Леонсия по обыкновению отправилась в лес. Она постигла охотничье искусство с детства: и отец был охотником, как и бывший муж. Губерт же был пока слаб, чтобы ходить на охоту вместе с ней, но зато он уже уверенно передвигался по хижине и по мере сил оказывал своей спасительнице помощь по хозяйству.

Проверяя расставленные накануне силки-ловушки, женщина извлекала из них мелкую дичь и подвешивала на специальные крючки, пришитые к широкому охотничьему поясу. Достигнув луга, прилегающего к извивавшейся вдоль Луары старой римской дороге, Леонсия заглянула в последние силки и порадовалась: здесь добычу составили две жирные куропатки. На поясе свободного места уже не осталось, поэтому она бросила куропаток в кожаную охотничью сумку.

И вдруг краем глаза Леонсия уловила смутное движение на дороге. Прикрыв глаза от слепящего солнца рукой, она пригляделась: со стороны Орлеана наступало войско франков. Перекинув охотничью сумку через плечо, охотница едва не бегом припустилась домой.

Спустя примерно час она распахнула дверь своего жилища и, задыхаясь от быстрой ходьбы, прямо с порога объявила разжигавшему очаг Губерту:

– Быстро собираемся и уходим в лес! К Жьену движутся франкские войска!

Губерт растерялся, столь неожиданно оказавшись перед непростым выбором: укрыться с Леонсией в местных лесах или вернуться на военную службу. «Но ведь если я вернусь, придется как-то объяснить королю, почему из всего вверенного мне отряда в живых остался лишь я один!» – молнией пронеслось в голове.

Леонсия меж тем уже наспех собирала пожитки, сбрасывая их в большую плетеную корзину.

– Ты хочешь уйти к франкам? Дело твое, ступай! – сказала она, не глядя на постояльца.

– Нет, – решительно объявил Губерт. – Я иду с тобой!

– Тогда помоги мне со сборами. Боюсь, скоро от этого дома останется лишь пепелище…

Франк без лишних слов принялся укладывать во вторую корзину посуду и прочую необходимую утварь. Когда обе корзины были заполнены доверху, женщина прикрыла их шкурками животных и устало произнесла:

– Все, уходим. В лиге отсюда муж соорудил когда-то охотничью хижину. Надеюсь, она еще цела. Там нас никто не найдет…

* * *

Амалаберга решила отвлечься от горьких дум вышиванием, и теперь из-под ее иглы с цветной нитью на ткани рождались цветы необыкновенной красоты. Маленький Тьерри сидел у ее ног, бесцельно теребя подол материнской верхней туники.

Дверь неожиданно растворилась, и вошел Хлодвиг. Амалаберга, как и подобает жене могущественного повелителя, отложила вышивку, встала и поклонилась.

Хлодвиг чувствовал себя неловко. При взгляде на сына сердце больно защемило…

– Амалаберга, прикажи кормилице увести Тьерри. Мне необходимо поговорить с тобой наедине.

Амалаберга послушно дернула шелковый шнурок: из прилегающей к ее покоям каморки донесся приглушенный звук колокольчика. Тотчас появилась Иветта. Без лишних расспросов подхватив Тьерри на руки, она столь же поспешно удалилась.

– Амалаберга, поверь мне, я очень привязан к тебе и сыну! – приступил к нелегкому объяснению с женой Хлодвиг. – Но, к сожалению, сложившиеся на данный момент обстоятельства требуют, чтобы я женился на дочери короля бургундов. В противном случае мое королевство и моих подданных ждут трудные времена. Остготы постоянно подстрекают бургундов на провокации по отношению к нашим приграничным территориям. Их цель – втянуть нас в войну с Бургундией. Тем временем наместник Теодориха Великого, правитель Нарбонской Галлии[41], намеревается, судя по всему, захватить наши южные территории, отвоеванные некогда у Алария… – Амалаберга молчала, потупив взор: вот и свершилось то, чего ей хотелось избежать больше всего на свете. – За Тьерри не беспокойся: он останется моим любимым сыном и законным наследником, – продолжал король. – Тем более что он у меня – пока единственный сын! Амалаберга, ты слышишь меня?

– Да, мой повелитель, слышу…А что же будет… со мной?

– Ты останешься здесь, на вилле, в этих же покоях. Между нами сохранятся прежние отношения.

– Боюсь, по-прежнему не будет уже никогда… Ведь, если доселе я была для вас фактически женой, то теперь стану… бесправной наложницей, – на глазах Амалаберги выступили слезы. Она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться.