Было безумно холодно, я как будто все еще шел под дождем, смело ступая по лужам и смахивая со лба намокшие волосы. Не знаю, каким образом, но мне удалось сообразить, что это не капли дождя, а пот. Меня знобило.

Ничего более неразумного я еще в своей жизни не делал — перенеся на ногах грипп и пролежав после него всего день, спустя совсем непродолжительное время совершить полуторачасовую прогулку под холодным весенним проливным дождем. Форменное безобразие — самому хотелось себя хорошенько наказать.

Принятая через силу таблетка была невыносимо горькой и никак не хотела проглатываться. Меня стало знобить еще сильнее, но почти сразу я отключился, заснул, укутанный в два одеяла — и это при пышущих в полную силу батареях и вполне теплой погоде за окном.

В ту ночь я был на каком-то шумном концерте. Было много народу, совершенно разношерстной публики. Объявили антракт. Я обернулся, чтобы выйти в буфет, куда уже ринулась толпа. Обстановка казалась мне знакомой. Я осмотрелся. Тонкие крашеные колонны, потолок зала будто прозрачный. Это был Театр эстрады, во всяком случае, так я с чего-то решил. В буфете на стойке возвышалась большая металлическая бочка с кофе. В руках у меня оказалась чашка с кофе, горячая, ужасно неудобная, и бутерброд с колбасой. Кто-то мне о чем-то рассказывал, я смеялся и тоже шутил в ответ.

Все направились обратно в зал. От духоты разрывалось горло, и было очень жарко, как у большого масляного обогревателя, если прислониться к нему вплотную. Шум и гогот стих, когда на сцену вышла девушка, показавшаяся мне очень знакомой. Я даже знал ее имя. Она держалась очень легко. Она не пела песню, как поют многие певцы, напрягая до хрипоты голосовые связки и считая, что сразив наповал, шокировав силой звука, они произведут нужный эффект. Она рассказывала, напевала, двигалась совершенно просто, безо всякой вычурности. Я ей аплодировал, как и все. Следующую песню пела тоже она. Ее пение успокаивало и заставляло расплыться в улыбке, подпевать, не зная слова. Песня прошла на одном дыхании, я ждал продолжения. Но на сцене были уже другие артисты. Они только начали выступать, а я почувствовал невероятную духоту и тут же собрался уходить.

Я протискивался по залу, извинялся, но все равно шел под цыканья и недовольные взгляды. Но я не вышел из зала. Происходящее на сцене показалось мне невероятно громким, я закрыл уши, все вокруг поплыло — и я видел только потолок театра, светлый, почти прозрачный.

— Больше не могу, — прошептал я. — Верните Лиду сейчас же, иначе я пожалуюсь, куда следует.

Меня вряд ли кто слышал, кроме меня самого. Я смотрел в потолок своей комнаты. Было уже утро, светло. Я потрогал свой лоб. Он был сухой. Я потянулся за градусником и к удивлению понял, что во мне есть силы сделать это. Температуры не было, все как обычно — тридцать шесть и семь.

Пошевелившись, я ощутил дикую боль в левой ноге. Отвернув одеяло и подняв ногу, я разглядел на ней огромный синяк, лиловый, с красными прожилками, зеленоватый по краям.

— Лежал простуженный, а оказался хромой. Чудеса исцеления творятся.

«А Лида, наверное, уже дома, — думал я, отпаиваясь чаем и составляя планы на день. — Уехать она могла куда угодно. Ушли четыре или пять автобусов. Попробуй, подгадай направление. Да и сойти она могла где-нибудь на полпути. Все, отпусти ее, Саша, отпусти. Она права, нужно обо всем забыть и радоваться тому, что у меня есть».

Несмотря на это, вернувшись в комнату, я набрал ее номер — тот единственный, который был мне известен. «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети» — снова, ничего удивительного.

Когда тебе дико хочется, скажем, шоколада, то лучший способ избавиться от этого навязчивого состояния — купить шоколада много-много и съесть столько, сколько в тебя вообще может влезть. И даже больше. Тогда в следующий раз ты подумаешь, а нужен ли тебе этот шоколад вообще. Так было и со мной. Я, как одержимый, пытался узнать больше о Лидии Клемент, хотя никогда прежде о ней не слышал. Поиски в сети меня мало к чему привели. Единственный плюс в поисках заключался в том, что я скачал с десяток песен в ее исполнении — все, что мне встретилось. Пересказы одних и тех же фактов, порой довольно вольные, вызывали недоумение. Интернет — не печатная книга, в нем нет редакторов и корректоров, консультантов и рецензентов, всех тех, кто за соответствие информации действительности отвечает если не головой, то именем. Или на худой конец некоторой частью заработной платы.

В какой-то момент я вдруг начал сомневаться в правдивости истории, которую рассказала мне Лида. Разумом я понимал, что все это именно так, все факты сходятся. Но сердцем… Трудно было поверить, что она умерла так рано. Некоторые и сейчас говорят про Элвиса Пресли: «Элвис жив». И я их понимаю.

Обо всем этом я думал бесконечными вечерами на работе. После стагнации длиной в пару месяцев мой начальник к всеобщему облегчению набрел на золотую жилу. Мы расфасовывали канцтовары в шесть рук и все равно не успевали, приходилось оставаться на ночь и заглядывать в наш милый подвальчик по выходным, чтобы принять машину и с ней же отправить укомплектованные заказы. Будто все офисы вдруг на радостях вспомнили о том, что у них закончились бумага и прочие орудия бюрократического производства и решили доверить их подбор именно нам.

Лида наверняка сразу же осадила бы мой скептицизм и посоветовала что-то вроде: «Радуйся каждой мелочи, тем более, если случаются приятные мелочи не так и часто». Впрочем, свой скептицизм я осаживал самостоятельно, и чье-то стороннее вмешательство мне было не нужно. Я каждый день звонил ей, чтобы удостовериться, что ее телефон выключен. Если честно, то я делал это из желания услышать Лиду лишь поначалу. Потом это превратилось для меня в некую традицию, точнее, обряд.

Перечитывая в очередной раз биографию Лидии Клемент, я вдруг сосредоточился на одной фразе, которая до того не казалась мне сколько-нибудь значимой. Похоронена на Богословском кладбище. Я не знал, что это за место. Пришлось искать и вспоминать. Я с нетерпением ждал выходного и мужественно отсиживал занятия у Федоренко, чтобы в один прекрасный день с них сбежать. Просто выйдя во время перемены подышать воздухом, я твердо решил, что время настало, и одних только фактов мне мало, я все должен увидеть сам.

Было ветрено и довольно пыльно. Я с трудом нашел белые гвоздики — продавались в основном красные или причудливых цветов и оттенков, от красноватых до розовых и даже синеватых. А мне хотелось именно белые и никакие другие. Я терпеливо ждал в большом цветочном магазине, пока продавщица для стоявшего передо мной парня как следует завернет в полипропиленовую пленку двадцать пять красных роз. Такая огромная колючая красно-зеленая охапка. Парень явно куда-то очень торопился, мне же спешить было некуда. На кладбище не спешат. Удивленно на меня посмотрев и покачав головой, продавщица завернула выбранные мной две белые гвоздики в газету. Дешево и сердито.

Никуда не спешил и троллейбус. Мы были на конечной остановке. Водитель долго курил, рядом стоял кондуктор и щелкал семечки. Ехали мы тоже, не спеша, подолгу пропуская машины и пешеходов на светофорах. Я просил у кондуктора Богословское кладбище.