– Разве может быть что-то опаснее сыпняка? – вскользь и даже беспечно сказала Наташа и подала бумаги.

Офицер, уже было протянувший за ними руку, вдруг отдернул ее. Дав шенкеля, съехал с дороги и приложил пальцы к башлыку:

– Проезжайте!

Документами Наташу снабдили, но абсолютной надежности в них все же не было. Их изготовили вскоре после ареста Кольцова, и могло случиться, что кто-то из разгромленного подполья не выдержал пыток, сломался, выдал. Или просто настороженная контрразведка сменила в последние дни образцы пропусков, подписи.

И потом, неизвестно еще как отреагировал бы офицер, если бы заглянул в фургон и увидел лежащего на сене чумазого, одетого в деревенские лохмотья пацана. Ведь Юру тоже искали. И мальчишка его возраста мог заинтересовать казачьего офицера. Поэтому Наташа облегченно вздохнула, когда конники остались позади и словно растаяли в ночи.

Их останавливали еще дважды. И каждый раз «сыпняк» производил на караульных одинаково магическое впечатление: испуганно отдергивалась рука, протянутая за документами, и их отпускали.

Поселились они в Артемовке, под Мерефой, – тихой слободке, возникшей здесь благодаря винокуренному заводику. Владелец завода Альфред Борткевич уже давно жил не то в Женеве, не то в Лозанне и регулярно слал оттуда слезные письма управляющему Фоме Ивановичу Малахову с просьбой выслать хоть немного денег. Но денег не было, потому что не было сырья и завод стоял.

Фома Иванович сдал Старцевым флигель господского дома. Дом стоял на берегу узкой речушки Мерефы. Это была даже не речушка, а ручей, с трудом пробивавшийся сквозь голые рощицы.

И хотя Харьков с его напряженной, наполненной ежечасными опасностями жизнью был совсем рядом, все же здесь к ним пришло душевное равновесие и покой.

Из Артемовки был виден диковинный Спасов храм близ железной дороги, с его огромным тяжелым византийским куполом и затейливыми пристроечками в северорусском стиле. Храм был построен здесь лет сорок назад, когда потерпел крушение царский поезд. Тогда Александр III, могучей стати человек, настоящий богатырь, спас свою семью, приподняв крышу рухнувшего под откос вагона. Правда, вскоре после этого император разболелся и умер.

Иван Платонович, хотя и отрицательно относился к русским царям, об этом поступке силача отзывался в высшей степени одобрительно, даже почтительно, и не раз приводил этот случай как пример самоотверженности.

Бывали они с Юрой на находящемся неподалеку городище, где когда-то в молодости Иван Платонович вел раскопки и находил римские монеты времен Октавиана Августа, медные наконечники стрел и осколки глиняной посуды, которым было по две тысячи лет.

Юра слушал Старцева, раскрыв рот. Мальчика волновали рассказы о вольнолюбивых казаках-черкесах, селившихся здесь и защищавших слободы от нашествий с юга и с запада, о петровских солдатских слободах, о разбойниках, в память о которых были названы рощи, родники и горки, о скитских курганах и древних похоронах-тризнах, благодаря которым из древности дошло столько свидетельств жизни и культуры предков.

Благодаря рассказам археолога этот диковинный край стал для Юры своего рода таинственным островом, полным загадок и новых приключений.

– Гулливые места! – говорил Иван Платонович, строго поднимая палец. – Весьма гулливые!

Почти каждый вечер Фома Иванович – давний и безнадежный бобыль – стал приглашать их на вечерние чаепития. Помимо Старцевых на чай приходил еще есаул, командир расквартированной в Артемовке казачьей части.

Обычно такие чаепития проходили тихо и дружелюбно: делились новостями, вздыхали о прошлом, надеялись на будущее. Более информированный в происходящем есаул излагал происшедшие события и комментировал их. Любознательный Фома Иванович задавал вопросы. Иван Платонович и Наташа больше отмалчивались. Они были всего лишь благодарными слушателями. Иначе чаепития затягивались бы до вторых петухов.

Однажды в таком вот мирном разговоре Иван Платонович и Наташа узнали от есаула кое-что о Кольцове. Из уст в уста повсюду в белом стане передавались новости об арестованном адъютанте командующего. Охотились за мельчайшими подробностями. Предрекали исход. Будучи земляком кого-то из щукинской контрразведки, есаул поведал за чаем, что полковник Щукин настаивал на том, чтобы Кольцова судили в Харькове, но Антон Иванович Деникин рассудил иначе. По его поручению при военном прокуроре создана специальная следственная комиссия, и капитана Кольцова скоро отправят в Севастополь и до завершения суда водворят в тамошнюю крепость.

И позже, когда они вот так же сидели за полночь за мирным чаепитием, под окнами торопливо процокали копыта, и затем кто-то настойчиво забарабанил в дверь. Фома Иванович вышел прихожую и тотчас вернулся:

– Вас, господин есаул!

Есаул отсутствовал около получаса. Вернувшись, торжественно объявил:

– Господа, вынужден попрощаться. Покидаю вас.

– Вот! – огорчился Фома Иванович. – Оставляете нас в полном неведении и тьме.

– Нет-нет, господа, – замотал головой есаул. – На неделю, не больше. С деликатной миссией…

Тайна переполняла душу есаула. Он был в смятении: желание поведать ее пересиливало обязательство не разглашать. Верх взяло желание. Понизив голос, предупредил для порядка:

– Строго конфиденциально… Отбываю в Севастополь. Сопровождаю в Севастопольскую крепость одну очень важную персону… Надеюсь, догадываетесь?..

Действительно, есаул был одним из десяти офицеров – незнакомых друг с другом, – отобранных из разных воинских подразделений для препровождения Павла Кольцова в Севастопольскую крепость. Такую необычную меру предосторожности предпринял полковник Щукин. Армия отступала, на дорогах было много беспорядков.

Весть, сообщенная есаулом, словно обожгла Наташу. Боже, сколько вопросов вертелось в ее голове! Но – нет, не могла она обнаружить своего интереса к судьбе Кольцова. Спасибо провидению хотя бы за то, что это известие она получила вовремя. В ту ночь Наташа решила пробираться в Новороссийск, чтобы разыскать там Красильникова и Кособродова. Кольцов был жив, и надо было действовать!

Еще в те дни, когда Деникин успешно наступал и передовые части его Добровольческой армии находились всего в нескольких переходах от Москвы, радио Ревеля и Ямбурга передало весть о том, что на территории Эстонии генералом Юденичем сформировано правительство Русской северо-западной области, способное сплотить разрозненные белые силы, находящиеся на севере, и в самом скором времени двинуть их на Петроград.

На Юге России новость эта обрадовала многих. Значит, красным, чьи силы и без того были уже на исходе, придется вести боевые действия на три фронта, если считать и Колчака!

Свои причины радоваться возрождению Юденича были и у командующего Кавказской армией барона Врангеля. Он хорошо знал Николая Николаевича Юденича, боевого генерала, Георгиевского кавалера. Хотя в последние месяцы и прилипла к тому кличка «утюг» из-за проявленной негибкости, нерешительности, растерянности, приведших армию к почти полному развалу. Многие считали его старым, обязанным уступить свое место. Кому? Предпочтение отдавали генералу Родзянко, к «заслугам» которого помимо молодости можно было отнести разве что еще родство с бывшим председателем Государственной думы.