Мальчик неожиданно успокоился.

— А про ад она мне тоже прочитает? Констанция покачала головой.

— Нет, Мишель, в аду находятся только дурные люди, — она даже нашла в себе силы улыбнуться и потрепать сына по щеке, — и такие, которые в детстве не хотели ложиться спать.

Мишель окончательно позабыл о своих печалях и лукаво улыбнулся.

— Мама, но ведь это не самый страшный грех?..

— Но все-таки грех. И если ты не будешь слушаться маму, то господь тебя накажет.

— А как накажет, как?

— Об этом тебе еще рано знать.

— Ну мама, я хочу, чтобы Мари-Мадлен прочитала что-нибудь страшное.

— Зачем?

— После этого мне снятся всякие интересные сны. Констанция еще раз погладила сына по голове.

— Глупышка. После этого ты долго не можешь заснуть. А ночью даже иногда просыпаешься.

— Мама, ну пожалуйста.

Переменчивость детской натуры снова дала о себе знать, и у Мишеля на глазах появились слезы.

— Вот если бы мой папа был жив, он бы обязательно разрешил.

Против этого аргумента Констанция не могла возражать и поэтому немедленно согласилась.

— Ну хорошо. Мари-Мадлен прочитает тебе про ад, но только совсем немного. К тому же, мы прочли с тобой молитву на ночь, а потому просто закрывай глаза и слушай. Мне сейчас нужно спуститься вниз, а потом я опять приду к тебе. — Даже если я засну?

— Даже если ты заснешь, — успокоила сына Констанция.

Когда она спустилась вниз, в комнату для гостей, Жан Кристоф подчевал офицера серых мушкетеров. Разумеется, офицеру королевской гвардии при исполнении служебных обязанностей не очень-то разрешалось увлекаться спиртным, однако этот февральский вечер был действительно прохладным, и гвардеец, которому, наверняка предстояло еще провести много времени на воздухе, не отказывался от угощения.

При появлении в комнате графини де Бодуэн офицер отставил в сторону небольшой серебряный кубок с недопитой наливкой, поднялся со стула и, сняв шляпу, почтительно приветствовал Констанцию низким поклоном.

— Я имею честь разговаривать с ее светлостью графиней Констанцией де Бодуэн? — спросил гвардеец, выпрямляя спину.

— Да, это я.

Гвардеец достал из обшлага маленький конверт с сургучевой печатью и протянул его Констанции.

— Имею честь вручить вам послание от ее величества королевы Марии-Антуанетты, — по — военному строго сказал офицер, протягивая Констанции письмо. — Прошу вашего разрешения удалиться.

Графиня де Бодуэн с достоинством приняла послание и едва заметным кивком головы удовлетворила просьбу офицера мушкетеров. Тот еще раз низко поклонился, щелкнул каблуками и, сопровождаемый семенившим за ним Жаном-Кристофром, направился к выходу из дома.

Констанция тут же сломала отмеченную личной печатью королевы сургучовую бляху на конверте и распечатала письмо. Это было, действительно, приглашение на аудиенцию к Марии — Антуанетте, назначенную на ближайшее воскресенье в Версальском дворце. Однако подписано было приглашение герцогиней д'АйенНоайль, первой фрейлиной ее величества. Собственно, ничего удивительного в этом не было, потому что, кто иной, как не герцогиня, должен был заниматься вопросами подобного рода. В общем, Констанция вполне справедливо не придала этому никакого значения и с удовлетворенной улыбкой сунула письмо за корсаж платья.

Выходя из комнаты для гостей, она столкнулась с привратником, который по-прежнему выглядел испуганным.

— Госпожа, я надеюсь, что вы получили хорошие вести? — с надеждой в голосе произнес он.

Широкая улыбка на лице Констанции говорила обо всем лучше всяких слов. Только после этого Жан-Кристоф успокоился. Заметив, что хозяйка немного задержалась рядом с ним, он принял это как знак благосклонного внимания и, даже не спрашивая разрешения, принялся тараторить:

— А уж я-то испугался. Ох, как испугался. Знаете, ваша милость, ведь мне прежде никогда не приходилось сталкиваться с королевскими гвардейцами. В том доме, где я раньше служил, появлялись только ростовщики и заимодавцы. А если бы пришел офицер королевской гвардии или того хуже — судебный пристав, моим прежним хозяевам уж наверняка бы не поздоровилось. По правде говоря, я даже не знаю, чем они там занимались, но уж наверняка какими-нибудь темными делишками. Их бы давно было пора посадить в Бастилию. Сами-то ходили в тряпье и обносках, а дома на золотой посуде обедали. Ну конечно, мое дело маленькое. А только не хочу я больше служить у таких хозяев. Слава Богу, что вы меня к себе забрали, ваша милость. Ох, если бы вы знали, как я вам благодарен. Ведь если бы тех моих хозяев в тюрьму посадили, так и мне было бы от суда не отвертеться.

Констанция милостиво положила руку на плечо бедного старика.

— Успокойся, Жан-Кристоф. Тебе больше ничего не угрожает. В моем доме ты можешь чувствовать себя в безопасности. Во всяком случае, до тех пор, пока я жива.

Привратник по-собачьи преданно посмотрел на Констанцию и, схватив ее руку, принялся целовать.

— Благодарю вас, ваша милость, вы так добры ко мне.

Неизвестно, сколько еще он мог бы выражать свою благодарность, однако в этот момент снова раздался стук в дверь, еще более настойчивый и громкий.

Привратник, который, казалось, только-только начал приходить в себя, снова обмер. Лицо его побледнело так, словно за дверью, на улице, стояла сама смерть.

— Что же это такое, госпожа? — пробормотал он. — Ведь вечер уже… Ведь вы никого не приглашали к себе сегодня, верно?

Волнение Жана-Кристофа передалось и Констанции. Дыхание ее участилось, грудь стала вздыматься все выше и выше. Ничего не ответив на вопрос привратника, она махнула рукой.

— Узнай, кто там.

Жан-Кристоф, едва слышно бормоча что-то, поковылял к двери. Констанция осталась стоять в освещенном неровным светом свечей длинном узком коридоре.

На сей раз на пороге показался маленький человечек в не очень новом, но целом и чистом, камзоле. На голове его была шляпа такого же фасона, какой носил привратник самой Констанции де Бодуэн.

Судя по всему, это был чей-то слуга. Констанция успела заметить, что несмотря на стоявшую на улице зябкую прохладу и отсутствие на позднем госте плаща, он совсем не выглядел замерзшим. Причина этого стала понятна Констанции, как только человечек заговорил. Голос у него был немного возбужденный, а широкие размашистые жесты выдавали в нем уроженца Гасконии.

— Добрый вечер, добрый вечер, ваша милость.

Он сразу же направился к Констанции, заметив в конце коридора ее фигуру.

— Простите мне столь поздний визит, однако, как вы понимаете, по собственной воле я бы никогда не решился нарушить ваше уединение.