– Да, и более того, я в этом уверен! – ответил Мавраев. – Большевики всё твердят о равенстве, о свободе. Посуди сам, какое может быть равенство между богатыми и бедными, между грамотными и неграмотными или же сильными и слабыми, учёными и неучами? Это желание большевиков совершенно неосуществимо и нереализуемо на земле. Ведь Аллах создал нас с разными характерами и нравами, разными талантами и разным телосложением. И если все богатства, что имеются сегодня на земле, распределить равномерно между всеми нами, то через какое-то время одни из нас станут снова богатыми, а другие бедными, потому что одни умеют зарабатывать и накапливать, а другие могут лишь проедать и пропивать.

От разговора Мавраев разгорячился и стал яростно жестикулировать, тыча указательным пальцем чуть ли не в нос собеседнику.

– Что ж, возможно, ты и прав, – рассудительно сказал Исмаил, – но разве нельзя хотя бы стремиться к этому?

– Стремиться, конечно, можно, но посуди-ка сам, сколько сыновей богатых отцов после их смерти продают или пропивают наследство, которое копилось годами? И наоборот, разве мало есть бедняцких сыновей, которые накапливают богатство и становятся состоятельными людьми? А ведь испокон веку было так: если человек разбогател, да ещё при этом имеет опыт и знания, то его авторитет среди людей тут же повышается. А если он не стремится иметь больше, чем ему хватило бы на пропитание, или же не особо тянется к знаниям, то он постепенно слабеет и в итоге попадает в рабство к другому человеку. Разве я не прав? И, кстати, точно так же с нациями. Я убеждён, что если уравнять людей богатых и способных с бедными и загубившими свои таланты, то это будет самое настоящее насилие над людьми!

– Выходит, ты считаешь, что надо всё оставить как есть и даже не пытаться что-то изменить?

Исмаил, казалось, был обижен за всё обездоленное человечество.

– Да нет, я так не говорю! Просто нужно, чтобы государство помогало людям, создавая для них равные возможности, когда у каждого есть доступ к учёбе, к знаниям. И потом я уверен, что на вышестоящие должности надо ставить тех людей, которые любят и уважают свой народ, хотят ему помочь. Вот совершит руководитель неблаговидный поступок – так и надо его наказать по всей строгости! Поиздевается богатый человек над бедным – избить его хорошенько! Короче, всем людям нужно воздавать по их заслугам!

– Вот тут ты абсолютно прав, дорогой Мухаммадмирза! – с чувством произнёс Исмаил и поспешно добавил: – Но мне пора идти, а то, чувствую, баня будет переполнена!

– Конечно, дружище, какой разговор! Не забудь только заглянуть в магазин, уверен, найдёшь здесь для себя много интересного!

– В обязательном порядке! – крикнул, удаляясь, Исмаил.

Подложив под голову длинный валик, вправленный в чехол из золотисто-зелёной турецкой парчи, Ибрагим-бек задумчиво смотрел на весело потрескивавшие в камине дрова и размышлял о том, что происходит в горах.

А в горах происходило несовместимое с вековечными устоями. Люди точно с ума посходили. Зажиточные кази-кумухцы, опасаясь угрозы конфискации имущества, оставляли свои дома и спешно выезжали кто на равнину, а кто и дальше, в Грузию или Азербайджан, полагая переждать там смуту революционных лет и не ведая, что в Закавказье этой смуты ещё больше. Зато простые горцы бурно приветствовали большевиков, усмотрев в новой власти самые радужные для себя перспективы. На смену прежним приоритетам и авторитетам неумолимо приходили новые.

Был ещё по инерции силён в народе авторитет ханов и беков, исторически сложившийся на протяжении нескольких столетий, однако нет-нет да и доносилось до Ибрагим-бека вслед пренебрежительное: «Уже никто, а спеси хоть отбавляй!»

В Кази-Кумух приезжали люди из самых разных дагестанских аулов и расселялись в пустующих домах, что были в спешном порядке оставлены прежними хозяевами. Вот и на днях по соседству с Ибрагим-беком поселился со своей семьёй в приглянувшемся ему доме цудахарец Абакар, много лет подрядившийся сюда с земляками на сезонные работы и в конце концов решивший пустить здесь корни.

Нынче же утром, когда Ибрагим-бек послал человека за фаэтонщиком Рабаданом, оказалось, что тот, бросив на улице фаэтон, отправился в Акуша, чтобы подсобить у себя на родине новой власти.

В другое время Ибрагим-бек посмеялся бы над демаршем фаэтонщика, но сейчас ему было не до смеха. Настали смутные времена, и можно было лишь надеяться, что скоро всё вновь войдёт в привычную колею.

С тревогой вслушиваясь в молчание мужа, Парихан также невесело размышляла о происходивших в горах переменах. На душе женщины было неспокойно, и, опасаясь за сыновей, она неустанно обращала к Всевышнему свои материнские мольбы.

Наконец Ибрагим-бек прервал своё уединение и, кликнув к себе сыновей, знаком приказал им сесть напротив. После короткого молчания он произнёс:

– Время сейчас наступило смутное, нехорошее. Народ словно с цепи сорвался и бушует, как лавина в горах. Вот, рассказывают, люди в Шуре снесли памятник Аргутинскому, слыханное ли дело! Не буду скрывать, что всё это меня очень беспокоит… Вчера вечером мне доставили письмо от моего стамбульского друга, достопочтенного Ахмет-паши, в котором он предлагает своё содействие, а именно перебраться со всеми вами в Турцию. Он обещает помочь. Я долго думал над его предложением и решил, что моё место здесь, в Кази-Кумухе. Я уже не молод, и то оставшееся время, что предписано мне Всевышним, я желаю прожить у себя на родине…

Он сделал паузу, перебирая пальцами изящные чётки из золотистого янтаря, а сыновья в молчаливом ожидании смотрели на отца, понимая, что это ещё не всё.

– Другое дело вы. У вас впереди целая жизнь. И вы – продолжатели нашего древнего славного рода. Вы не просто должны, а обязаны сделать всё, чтобы защитить и наше имя, и наше дело… Сейчас положение нехорошее не только в Дагестане, но и во всей Российской империи. Они вынудили царя отречься от престола, однако я уверен, что власть большевиков – это дело временное и совсем скоро всё вновь встанет на свои места! А пока вам надо уехать отсюда на время, и как можно скорей.

– Отец! – обратился к Ибрагим-беку старший из сыновей, шестнадцатилетний Сурхай, рослый, белолицый крепыш с неожиданными для горца этой местности ярко-голубыми глазами. – Позволь нам остаться! Большевики недолго будут править, а мы, отсиживаясь в Турции, лишь продлим их власть. Мы должны сопротивляться, оставаясь здесь!

– Возможно, ты и прав, мой сын! – задумчиво произнёс Ибрагим-бек. – Но… я же вижу, что творится вокруг, и не могу рисковать вами! Сам я уже не молод, и они, думаю, меня не тронут, а вот вы… – Голос его дрогнул, и мальчики впервые в жизни увидели, как увлажнились глаза их всегда уверенного отца. – Если, не дай Аллах, с вами что случится, я этого не перенесу. Отправляйтесь в Турцию и переждите смуту там. А я отдам распоряжение готовить вас к отъезду.

– Мы, конечно, не вправе перечить тебе, отец! – горячо воскликнул Аслан, младший сын Ибрагим-бека, которому наднях исполнилось пятнадцать лет, по случаю чего отец торжественно вручил ему старинный кинжал с выгравированным на ножнах девизом: «Не сдаваться никогда». – Но, прошу тебя, позволь нам остаться здесь! Не собираемся мы сидеть, сложа руки, и ждать, пока кто-то сделает за нас то, что должны делать мы. Наше прошлое, подвиги наших предков не позволяют нам наблюдать происходящее со стороны. Мы должны объявить большевикам войну и бороться с ними до самого конца!