У Горбуна было несколько пар башмаков, пара резиновых сапог, большой будильник и старый одноствольный дробовик. А еще у него были книги: истрепанный словарь и рваный томик гражданского кодекса Калифорнии 1905 года издания. Были у него старые журналы, и на специальной полке над койкой стояли еще какие-то книги. Большие очки в золоченой оправе висели рядом на гвозде.

Комната была чисто подметена. Горбун был гордый, независимый человек. Он сторонился людей и держал их от себя на почтительном расстоянии. Из-за горба все тело у него было перекошено в левую сторону; блестящие, глубоко посаженные глаза смотрели пристально и остро. Худое черное лицо избороздили глубокие морщины; губы тонкие, горестно сжатые, были светлее кожи на лице.

Уже наступил субботний вечер. За отворенной дверью, которая вела в конюшню, слышались удары копыт, хруст сена, позвякивание цепочек.

Маленькая электрическая лампочка скупо освещала комнату желтоватым светом.

Горбун сидел на своей койке. В одной руке он держал склянку с жидковатой мазью, а другой, задрав на спине рубашку, натирал себе хребет. Время от времени он выливал несколько капель мази на розоватую ладонь, потом лез рукой под рубашку и тер спину. Он поеживался и вздрагивал.

В открытой двери бесшумно появился Ленни и остановился, озираясь. Его широкая фигура совсем заслонила дверной проем. Сперва Горбун этого не заметил, потом, подняв голову, сердито уставился на незваного гостя. Он высвободил руку из-под рубашки.

Ленни робко и дружелюбно улыбнулся.

Горбун сказал сердито:

– Ты не имеешь права сюда входить. Это моя комната. Никто, кроме меня, не смеет сюда входить.

Ленни проглотил слюну, и улыбка его стала еще более заискивающей.

– Я ничего. Просто пришел поглядеть своего щенка. И увидал здесь свет, – объяснил он.

– Я имею полное право зажигать свет. Уходи из моей комнаты. Меня не пускают в барак, а я никого не пускаю сюда.

– Но почему же вас не пускают? – спросил Ленни.

– Потому что я негр. Они там играют в карты, а мне нельзя, потому что я негр. Они говорят, что от меня воняет. Так вот что я тебе скажу: по мне, от вас всех воняет еще пуще.

Ленни беспомощно развел ручищами.

– Все уехали в город, – сказал он. – И Рослый, и Джордж – все. Джордж велел мне оставаться здесь и вести себя хорошо. А я увидал свет…

– Ну ладно, тебе чего надо?

– Ничего… Просто я увидал свет. И подумал, что мне можно зайти и посидеть.

Горбун поглядел на Ленни, протянул руку, снял с гвоздя очки, нацепил на нос и снова поглядел на Ленни.

– Никак не пойму, чего тебе надо здесь, в конюшне, – сказал он с недоумением. – Ты не возчик. А тем, кто ссыпает зерно в мешки, незачем сюда и заходить. На что тебе сдались лошади?

– Щенок, – снова объяснил Ленни. – Я пришел поглядеть щенка.

– Ну и гляди щенка. Да не суйся, куда тебя не просят.

Улыбка исчезла с лица Ленни. Он перешагнул порог, потом сообразил, что ему говорят, и снова попятился к двери.

– Я уже поглядел. Рослый сказал, чтоб я не гладил его долго.

– Ты все время вынимал его из ящика, – сказал Горбун. – Удивительно, как это сука не перенесла их куда-нибудь в другое место.

– Ну, она смирная. Позволяет мне его брать.

Ленни снова вошел в дверь.

Горбун нахмурился, но улыбка Ленни его обезоружила.

– Ладно уж, заходи да посиди со мной малость, – сказал Горбун. – Уж ежели ты не хочешь уйти и оставить меня в покое, так и быть, сиди здесь. – Тон его стал дружелюбней. – Стало быть, все уехали в город?

– Все, кроме старика Плюма. Он сидит в бараке, чинит карандаш и все подсчитывает.

Горбун поправил очки.

– Подсчитывает? Что же это Плюм подсчитывает?

– Кроликов! – почти закричал Ленни.

– Ты вконец спятил. Каких таких кроликов?

– Кроликов, которые у нас будут, и я стану кормить их, косить для них траву и носить воду.

– Ты спятил, – повторил Горбун. – Зря тот, второй, с которым ты пришел, оставляет тебя без присмотра.

Ленни сказал тихо:

– Это правда. Мы это сделаем. Купим маленькое ранчо и будем сами себе хозяева.

Горбун поудобнее устроился на койке.

– Садись, – сказал он. – Вот сюда, на бочонок из-под гвоздей.

Ленни, скрючившись, сел на низкий бочонок.

– Вы мне не верите, – сказал Ленни. – Но это правда. Чистая правда, спросите у Джорджа.

Горбун подпер розоватой ладонью черный подбородок.

– Ты живешь вместе с Джорджем, да?

– Известное дело. Мы с ним всегда вместе.

– Иногда он говорит, а ты не можешь взять в толк, об чем это он, – продолжал Горбун. – Так, что ли? – Он наклонился вперед, вперив в Ленни свой острый взгляд. – Ведь так?

– Да… иногда.

– Он говорит, а ты в толк не можешь взять об чем?

– Да… иногда… Но не всегда…

Горбун еще больше наклонился вперед, сдвинувшись на край койки.

– А я не с Юга родом, – сказал он. – Родился здесь, в Калифорнии. У моего отца было ранчо – акров десять земли, он там курей разводил. К нам иногда приходили белые дети, и я играл с ними. Среди них были и добрые. Моему старику это не нравилось. Я только потом, через много лет, смекнул почему. Но теперь-то я знаю. – Он замолчал в нерешительности, а когда снова заговорил, голос его зазвучал мягче. – На много миль вокруг нашего ранчо не было другой негритянской семьи. И здесь, на этом ранчо, кроме меня, нету ни одного негра, и в Соледаде только одна семья. – Он засмеялся. – И ежели я чего говорю, невелика важность – мало ли чего черномазый наговорит.

– А как вы думаете, – спросил Ленни, – скоро щенков можно будет гладить?

Горбун снова засмеялся.

– Когда с тобой разговариваешь, можно быть уверенным, что ты не разболтаешь. Так вот, пройдет недели две – и щенки подрастут. А Джордж себе на уме. Говорит, а ты ничегошеньки не понимаешь. – В волнении он подался вперед. – Тебе все это черномазый толкует, черномазый горбун. На это нечего и внимания обращать, понял? Да уж ладно, ты все одно ничего не запомнишь. Я видел такое многое множество раз, даже счет потерял – один разговаривает с другим, и ему все едино, слышит ли тот, понимает ли. И так всегда, разговаривают ли они или же сидят молча. Это все едино, все едино. – Мало-помалу придя в волнение, он хлопнул себя по колену. – Джордж может болтать тебе всякую чепуху, все, что угодно. Ему важно лишь, что есть с кем поговорить. Просто надобно, чтоб кто-то был рядом. Только и делов.

Он замолчал. Потом заговорил тихо и уверенно: