Судьба улыбнулась мне и здесь. Судья увидел, что лейкопластырь на моей брови весь пропитался кровью, и объявил тайм-аут. Пока помощники вытирали кровь и меняли лейкопластырь, я получил весьма нужную мне передышку. Да, я устал, и виной тому были несколько выкуренных сигарет. Не бессонная ночь, не бег по лестнице и даже не мой «поцелуй» со стенкой. Сигареты. При своих скромных физических данных мне нужно было бы всеми силами поддерживать спортивную форму, а не портить ее собственными руками. Повторяю: передышка эта пришлась как нельзя кстати. (В Эксетере я привык к шестиминутным поединкам.) Студенческие поединки длились в то время по девять минут. Трехминутный раунд выдерживать куда труднее, чем двухминутный. В дальнейшем студенческие поединки ограничили семью минутами: три минуты в первом раунде и по две — во втором и третьем. Длительность поединков в средних школах — государственных и частных — осталась шестиминутной.

Мне снова повезло: моего противника уличили в том, что он тянет время. Обвинение не было бесспорным, но сработало в мою пользу. При счете 5:3 мне требовалось провести удачный захват, чтобы свести поединок к ничьей или даже выиграть, если сумею достаточно долго контролировать движения противника. Главное, мне нужно было удержаться в верхней позиции. Повторяю: предупреждение судьи тянуло на ничью. По правилам турнира борцам не назначалось дополнительное время. Объявить ли счет встречи ничейным или назвать победителя — зависело от решения судьи. Я считал, что после такого предупреждения судейские симпатии окажутся на моей стороне. Если не победа, то ничья — наверняка.

Я уже не помню, какой вид захвата применил. Возможно, излюбленный прием Уорника — «оторви руку»; возможно — «нырок», которому я научился у Джонсона. Возможно даже, я вспомнил что-то из своих удачных приемов времен Эксетера. До конца раунда оставалось двадцать секунд. Мой противник сумел удержать контроль надо мной и получил еще одно очко. Теперь главной моей задачей было продержаться до конца поединка, и это обеспечивало мне ничью.

А затем случилось то, против чего меня всегда предостерегал тренер Сибрук. Мы утратили контроль над ситуацией. Хорошо еще, что мы оба скатились с мата (а не я один). Когда судья вернул нас на круг, оставалось еще пятнадцать секунд времени. Мне требовалось всего пятнадцать секунд удерживать противника. Рутинное, тренировочное упражнение, какое встретишь в любом борцовском зале Америки. Иногда его называют «беги-хватай». Один из борцов пытается удержать другого, а тот делает все, чтобы вывернуться.

Я уже не помню, каким образом мой противник исхитрился выскользнуть, но сделал он это в большой спешке. Мне оставался лишь отчаянный захват и… менее пяти секунд времени. Я едва успел шевельнуться, когда прозвучал сигнал окончания встречи. Мой противник победил со счетом «шесть — пять». Мне было невыносимо следить за его результатами в финале. Не знаю, вышел ли он победителем в своей весовой категории или нет. Обычно в таких случая я говорю: не помню. Но я знаю: от Шермана Мойера этому парню было бы не уйти и за пятнадцать минут.

Окончательно надежда пробиться в финал рушится, когда узнаёшь, что в списке борцов финального круга твоей фамилии нет. Я снова позвонил родителям в Массачусетс и попросил приехать утром пораньше. Утешительные поединки начинались рано. Если я проиграю свое первое утешительное состязание, на этом мое участие в турнире закончится и остаток времени я проведу в качестве зрителя. Если выиграю — у меня останутся шансы побороться за третье место.

На другой день моим противником в утешительном поединке был местный курсант, имевший множество болельщиков. Они заполонили всю деревянную беговую дорожку, отчего она стала серой. Они что-то кричали. Конечно, зал в Уэст-Пойнте был просторнее, но ощущение «чайной чашки» сохранялось и здесь. На «дне» боролись мы, а по всему «ободу» толпились болельщики. Но сейчас это были болельщики моего противника, а не мои. Я боролся с тем же напором, с каким пытался вчера одолеть парня из Корнеллского университета. Отчасти я хотел показать курсантам, что чего-то стою; отчасти пытался произвести впечатление на своих родителей и продемонстрировать им все, чему научился в Питсбурге. Знаю, Тед Сибрук отругал бы меня за такую борьбу. Правильнее назвать ее потасовкой или неуправляемой схваткой. Я с самого начала понял: в этом поединке мне не победить.

Буду честен с собой: я не только упустил свой первый захват, но и почти сразу оказался на спине, потеряв три очка за касание мата плечами. Когда мне удалось перевернуть противника, я проигрывал ему 5:2. Он быстренько перевернул меня, но я успел выскользнуть. Раунд едва начался, а счет был уже 7:3. При проигрыше с таким разрывом ни в коем случае нельзя замедлять темп поединка. Моя техничность ничего не значила, противник превосходил меня по силе, и потому мне оставалось лишь его догонять. Я тоже набирал очки, однако разрыв в три-пять очков сохранялся. Курсанты вопили от восторга, и не потому, что побеждал их уэст-пойнтский сокурсник, а потому что борьба без правил всегда нравится толпе. Любой, в том числе и толпе курсантов.

Финальный счет был 15:11 или 17:13. Точных цифр я не помню… Тед Сибрук сказал бы мне — в действительности он и говорил, — что при таком счете я никогда не сумею победить. Это был мой последний поединок в форме Питсбургского университета, которую я надевал в течение двух дней.

У родителей хватило такта не показывать мне, как они расстроены такими результатами. Маму шокировала моя худоба. Тренировки в Питсбурге сделали меня сильнее, но в отличие от Ларри Палмера после пятнадцати лет я перестал расти. Поскольку маму беспокоил мой вес, она дала мне немного денег, так что теперь нам с Ли Холлом и Казуэллом не грозила голодная дорога до Питсбурга. Опять-таки не помню, но, скорее всего, я умолчал о том, как мы за сто долларов прокатились на такси. Умолчал я и о своем намерении уйти из Питсбургского университета. Я все еще не знал, куда направиться.

Завершение турнира в Уэст-Пойнте помню очень смутно. По-моему, Ли Холл так и не занял первого места. Проигрывать было не в его правилах, но, кажется, ему попался крепкий противник из университета Лихай.[17]Говорю вам, я плохо это помню. Ничего определенного не могу сказать и о результатах Казуэлла. Вроде пару состязаний он выиграл, пару проиграл, до финала не добрался, но его это не расстроило. (Он был дружелюбным, покладистым парнем, никогда не ныл, однако никаких выдающихся черт в его характере мне не запомнилось. Наверное, потому я не запомнил и его фамилии.)

Зато я отлично помню реакцию тренера Пири, когда я рассказал ему, на что потратил все карманные деньги.

— Ты взял такси? — снова и снова удивленно спрашивал он.

Я слишком уважал Рекса и не отважился назвать ему истинную причину своего ухода из Питсбургского университета. Не мог я сказать этому человеку, что мне невыносимо год за годом торчать в запасных. Я придумал целую историю, что у меня дома осталась подружка, по которой я очень скучаю. Мне казалось, такая история звучит как-то человечнее и более всего оправдывает мой поступок. На самом деле ни «дома», ни в Питсбурге подружек у меня не было.