мужскую половину девятого «А». Одним словом – классная бабец!

В 1970-м году по школе прокатилась новость: директриса побывала в Париже! Она слетала во Францию в составе советской делегации. Делегация посетила ежегодный праздник газеты французских коммунистов «Юманите». Новость эту сопровождало позднее эхо. Минули годы. На очередном юбилее школы ко мне подошла дочка директрисы, Леночка Шанцева, и попросила оформить портрет Софьи Николаевны, когда-то привезенный из Парижа. Леночка знала, что я стал признанным художником.

Я с удовольствием согласился помочь. Развернув дома рулончик французского торшона, с годами пожелтевшего, я внимательно рассмотрел парижский рисунок. Неуверенные линии, чересчур резко очерченный абрис губ, сбитая посадка глаз и проваленный нос выдавали непрофессионального рисовальщика. Однако узнать женщину на портрете было нетрудно. То была и вправду она, молодая красавица-директриса. Двадцать лет тому назад!

Отматываем два десятка лет и перемещаемся в Париж.

2

Во второй половине сентября в парке Курнев на северо-востоке Парижа каждый год проходит праздник газеты французских коммунистов «Юманите». Сентябрь 1970 года не стал исключением в ряду праздничных мероприятий. Парк украсили лозунгами на всех языках мира. Суть лозунгов была неизменна: пролетариям всех стран предлагали объединяться.

В парке можно было встретить делегатов от компартий со всех континентов. Делегация же коммунистов из Советского Союза и стран Варшавского договора традиционно считалась почётной.

Карнавальный оттенок коммунистическому мероприятию придавали колоритные наряды гостей из Азии, Африки и Латинской Америки. Вдобавок в парке выступали известные джазовые и рок-коллективы из Европы и Америки. Больше того: там и сям в парке пестрели группы настоящих хиппи!

Песни протеста, гневные речи, осуждавшие войну во Вьетнаме, политические дебаты, коллективные диспуты и яростные личные споры о будущем планеты не умолкали до вечера.

В конце концов всех объединил «Интернационал». Заведенные собственными речами и девизами, люди в едином порыве поднялись и с чувством спели:

Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем…

Любой наблюдатель заметил бы контраст, который создали люди и природа. Стоял теплый сентябрьский вечер, дул ласковый ветерок, доверительно шептались каштаны – и все это слабо вязалось с угрожающим смыслом исполняемой песни.

«Интернационал» отзвучал. Революционный запал сошел на нет, люди остыли, к ним вернулось осознание простой жизни вокруг: нет ни баррикад, ни красных стягов, ни винтовок, ни крови, зато есть шелест листвы и бархатное прикосновение парижского вечера. Желания собравшихся переменились точно по мановению природы. Кто-то решил погулять по парку, у кого-то разыгрался аппетит, а кое-кто вознамерился уединиться в номере с симпатичным членом дружественной компартии, сносно объясняющимся на русском языке…

Предместья Парижа потихоньку тонули в дымке вечернего тумана, предвещавшей безветренное утро. Назавтра французские товарищи обещали экскурсию по Парижу. В программе значились посещение музея Ленина, кладбища Пер-Лашез, где похоронены герои Парижской коммуны. В финале был обещан поход по магазинам.

3

Этот брюнет понравился Софье с первого взгляда. Наверное, вот так и вспыхивает любовь! Загорелое обветренное лицо, вьющиеся волосы, открытый взгляд карих глаз, трехдневная щетина. Портрет дополняли клетчатый шарф, небрежно обмотанный вокруг шеи, свитер грубой вязки и потертые голубые джинсы.

Француз представился:

– Le camarade Leon.

– Товарищ Софья. – Она хотела добавить: Николаевна, но вовремя прикусила язык.

– Le camarade de Sophie!? – Сделав ударение на последнем слоге, он широко улыбнулся.

Появился переводчик, сопровождавший советскую делегацию. Он поведал французу о его новой знакомой:

– Товарищ Софья Шанцева – директор средней школы. Она из Москвы, преподает русский язык и литературу. Член КПСС, интернационалистка, замужем, воспитывает дочь.

Леон заулыбался еще шире и с тою же скоростью выдал сведения о себе:

– Уроженец Парижа, журналист газеты «Юманите», коммунист, разведен.

И еще что-то сказал. Переводчик замялся было, но потом все-таки перевел:

– Леон просит передать, что вы – красивая молодая женщина. Вы ему очень нравитесь. Он хотел бы показать вам настоящий Париж, который отличается от прилизанного туристического Парижа. Вам как преподавателю русской литературы было бы это интересно?

Софья почувствовала, что краснеет. Комплименты были более чем очевидны даже в переводе. Она сумела взять себя в руки, одарила француза сдержанной улыбкой, а переводчику заявила в третьем лице:

– Она будет счастлива составить компанию такому интересному мужчине, как le camarade Leon. Ей очень интересно увидеть Париж – город мировой моды, искусства и литературы.

Переводчик нахмурился.

– Видите ли, запланирована групповая экскурсия для советской делегации, – обратился он к Леону. – У le camarade de Sophie могут возникнуть трудности с руководителем —

le camarade Petrov.

– Не волнуйтесь! – ответил, продолжая улыбаться, француз. – Я покажу le camarade de Sophie музей Ленина на рю Мари-Роз, дом Полины Виардо, музы Ивана Тургенева на рю Дуэ, и многое другое!

Тут Софью будто прорвало. Она ощущала себя юной девчонкой и ничего не могла с этим поделать. Она в Париже, и ей выпал такой шанс!..

– Я мечтаю побывать на Монмартре! А еще я была бы самой счастливой женщиной на свете, если бы мой портрет нарисовал настоящий французский художник. Это так романтично! А главное – это память о Париже на всю жизнь! – Жар вновь прихлынул к её щекам, но она уже не обращала на это внимания. Стремясь сказать всё, что сказать хотелось, директриса школы и учительница литературы лихорадочно выуживала из памяти самое главное. Её красивый покатый лоб прорезала продольная морщинка. – Леон, мне очень нравится творчество импрессионистов, и не только их. В нашем музее имени Пушкина собрана лучшая коллекция картин этого направления в живописи. У одного из них, Амедео Модильяни, был роман с нашей великой поэтессой Анной Ахматовой…

Она замолчала. Софье вспомнилась защита диплома: ей долго не утверждали тему «Поэты Серебряного века», вместо нее навязывая другую: «Маяковский – трибун революции». «Вы же комсорг курса, – внушал ей руководитель, – а выбираете упаднических поэтов. О них никто уже и не помнит! Подумайте хорошенько: вам ведь скоро предстоит вступать в партию, потребуются рекомендации старших товарищей…»

Однако «трибун революции» с его пафосом агитатора студентку Шанцеву волновал мало. И она отстояла тему! Софья Николаевна с удовольствием вспомнила, как сумела выбить разрешение на доступ к архивам и затем допоздна просиживала в Ленинке, открывая для себя поэзию Анны Ахматовой, которой не столь давно вернули членство в Союзе писателей СССР.

Первые ахматовские книжицы стихов, «Вечер» и «Четки», изданные до революции крохотными тиражами, напечатанные на серой бумаге с «ятями», вызывали у Софьи трепетное отношение. Она словно она прикоснулась к чему-то запретному, больше того – интимному.

Дипломнице Шанцевой повезло: стояла хрущевская оттепель. Пробив стену ворчания и упреков членов комиссии, Софья защитилась на «отлично».

– Мадмуазель Софи, вы слышите меня? – говорил переводчик, вторя