Она улыбнулась:

— «Харлей» в моем саду? Угу. Вот почему вы такой печальный и ранимый… Да ладно! Я шучу. Поступайте как знаете с вашей железякой, лапочка!

Она направилась к машине, а я с виноватым видом поплелся к «Электре». Надевая шлем, я разглядел в толпе человека, который пристально смотрел на меня. Я уже видел его, когда мы приехали на место пожара. Он понял, что я его заметил, но не отвел взгляда. Словно хотел, чтобы я обратил на него внимание.

Это был седовласый мужчина лет шестидесяти, и, поднявшись на цыпочки, я приметил под его курткой белый воротничок. Священник.

Пожарная машина тронулась с места, толпа подалась назад, и я перестал видеть человека, который следил за мной секундой раньше. Я стал искать его взглядом в толпе, но он исчез.

Решив плюнуть на него, я завел мотоцикл, чтобы догнать журналистку, которая направлялась к машине, стоявшей в конце улицы. Она села за руль, и я поехал следом. В пути, слегка убаюканный басовитым жужжанием двухцилиндрового двигателя, я спрашивал себя, куда все это нас заведет. У меня не было уверенности, что я хочу понять. Хочу узнать. Ясно было только одно: несмотря на безумие последних дней, несмотря на растущий во мне страх и несмотря на очевидную опасность, я уже давно не чувствовал себя так хорошо в обществе женщины.

С моим другом Франсуа Шевалье я познакомился на первом году обучения на подготовительных курсах «Эколь Нормаль». Наша любовь к Александру Дюма и Умберто Эко, ненависть к Жан-Полю Сартру и Алену Роб-Грийе, страсть к ирландским пабам и фильмам Терри Джиллиана, общий и разнообразный культурный досуг — все это вывело нас на одну дорогу, совсем не соблазнявшую наших однокашников, и надолго скрепило нашу дружбу.

В следующем году я вполне логично продолжил обучение, тогда как Франсуа сменил курс, увлекшись политологией, и надо сказать, добился в этой сфере куда больших успехов, чем я в «Эколь Нормаль». Но связи друг с другом мы не теряли, и за год до моего отъезда в Соединенные Штаты Франсуа зашел ко мне, чтобы сообщить о своем вступлении в ложу «Великий Восток». Он хотел, чтобы я сделал то же самое, и что-то во мне побуждало ответить согласием, но тогда меня больше всего тревожила болезнь матери, да и сама мысль о принадлежности к некой группе мне претила. Хотя меня привлекали изначальные принципы франкмасонства, я отклонил предложение друга, но одобрил его решение. Все последующие годы я разрывался между сожалением и гордостью за свой отказ. Сожаление объяснялось тем, что мне всегда не хватало мужества сделать какой-то философский или даже политический выбор, гордость была вызвана надеждой, что я сохранил некое подобие свободомыслия. Вдобавок, несмотря на уважение к масонским идеям, я не слишком доверял тому, что могли с ними сделать люди. На это Франсуа мог бы ответить, что лучший способ усовершенствовать масонские ложи — состоять в них! Разумеется. Впрочем, сходным образом он рассуждал и о политике.

Действительно, когда мы последний раз встретились перед моим отъездом из Франции, он сообщил о своем решении начать политическую карьеру, естественно, в рядах Леворадикальной партии. Через несколько лет, преодолев все обычные ступени, он стал муниципальным советником, мэром, затем депутатом департамента Иль-де-Франс.

За одиннадцать лет, проведенных в Нью-Йорке, не было месяца, чтобы Франсуа не прислал мне письма. Я был не столь обязателен, но дружеские чувства мои к нему отнюдь не ослабели.

Где-то у меня хранится экземпляр «Алисы в Стране чудес», подаренный мне Франсуа. Великолепное издание с первыми иллюстрациями Джона Теннила. Я преподнес ему точно такую же книгу — как символ нашей дружбы. И мы оба написали друг другу посвящение. Из любимой нами старой музыкальной комедии 50-х годов «Увольнительная в город» с Джином Келли и Стенли Доненом мы позаимствовали идею о встрече через тридцать лет — у лицея Шапталь, с книгой Льюиса Кэрролла в руках. Зарок мальчишеский, спору нет, но такой значимый для нас. Неужели мы уже тогда знали, что жизнь всегда разлучает даже самых верных друзей? Тридцать лет еще не прошло. Я сохранил свой экземпляр «Алисы в Стране чудес». И в назначенный день я приду к лицею Шапталь, что бы ни случилось.

В общем, я позвонил бы столь верному другу и без всякого повода, просто чтобы пригласить его пропустить вместе стаканчик, но обстоятельства сложились так, как они сложились, поэтому тем же вечером, как и было решено накануне, я набрал номер депутата, чтобы попросить его о помощи. Последовательно преодолев все бюрократические препоны, отделяющие законодателей от простых граждан, я наконец услышал на другом конце провода голос Франсуа.

Я даже не известил Шевалье о своем возвращении во Францию, равно как и о смерти отца, так что рассказывать свою историю начал с изрядным смущением. Он проявил полное понимание, и я чуть не расплакался. Расставание со страной отца обрекло меня на разлуку с братской душой, подаренной мне жизнью, и я проклинал потерянное время. Почему я не приложил никаких усилий, чтобы чаще видеться с Франсуа? Какой чудовищный эгоизм удерживал меня вдали от него? Сможем ли мы наверстать упущенные годы, возобновить наши долгие беседы, вечерние вылазки в кино, споры о книгах за кружкой пива на террасе кафе?

Но сумел бы я видеться с ним чаще теперь, когда он был депутатом? Услышав его голос, я понял, до какой степени стал одинок. Бывает одиночество такого рода, что сознавать его начинаешь только после полученного тобой удара. У меня было странное ощущение, что я стою у края пропасти. Но спиной к ней. Лишь от меня зависело не рухнуть вниз.

— Франсуа, — обещал я шепотом, — дай мне только выпутаться из этой безумной истории, и я обязательно приеду в Париж, чтобы воздать должное нашей дружбе.

Каждая из пауз в разговоре была наполнена понятным нам обоим волнением. И множеством сожалений.

— Хорошо, что я могу сделать для тебя? — спросил он, словно желая положить конец этому сентиментальному порыву, который становился уже тягостным…

— Для начала дай мне номер твоего мобильного телефона, чтобы мне было легче связаться с тобой, старик, ведь мне придется звонить тебе чаще, чем способна вынести армия твоих помощников…

Я жестом попросил Софи дать мне листок бумаги и вдруг заметил, что она смотрит на меня по-особому пристально. Словно сумев почувствовать волнение в моем голосе. Она протянула мне блокнот, и я записал номер, продиктованный Шевалье.

— И мне нужно, чтобы ты раздобыл информацию о «Бильдерберге».

— О «Бильдерберге»? — удивился он. — Какое отношение имеет «Бильдерберг» к твоему отцу?

— Это я и хотел бы понять…

Франсуа на мгновение задумался.

— Возможно, это связано с его должностью в ЮНЕСКО, — предположил он.

— Меня бы это очень удивило. Ты можешь уточнить, но я считаю это маловероятным. Как бы там ни было, сейчас мне нужны сведения самого общего характера. Сам я мало что сумел выяснить.

— Откровенно говоря, я тоже мало что знаю. Кажется, это нечто вроде клуба богачей… Давай я позвоню тебе завтра, когда у меня появится информация. Согласен?