В угорских мифах и эпосе коршун представляет божество зла. Почти как у Пушкина: «Бьется лебедь средь зыбей, / Коршун носится над ней». Переход персонажей из сказок и мифов в литературные произведения дело обычное, и он не должен удивлять.

В глубокой древности, по-видимому, с культом Йомы были связаны человеческие жертвоприношения, при которых мясо поедалось. Это не являлось принадлежностью исключительно культа Йомы, а было присуще всем религиям древности. Отголосок этого обряда мы находим в святом причастии, когда вкушается «тело и кровь Христовы». Взаимопроникновение сюжетов коми и русского фольклора ясно заметно, если сопоставить сказки народа коми и сказки собраний Афанасьева, Зеленина, Ончукова. При наложении сюжетов они калькируются, но по объему, яркости сюжета, обилию деталей, красочности и образности языка русский вариант представляет собой значительно ухудшенную копию пермяцких сказок, видимо более ранних.

Распространение коми-пермяцкой сказки и проникновение ее в русский фольклор объясняется давним соседством русских и коми и особенно обязано рабочим коми — отходникам, работавшим в традиционных местах отходных промыслов на Каме, уральских заводах, архангельских лесопилках и других местах.

Однако пора от коршуна перейти к волшебным лебедям, если верить сказкам, заслужившим себе далеко не ангельскую репутацию: «Гуси-лебеди давно себе дурную славу нажили, много шкодили и маленьких детей крадывали». В русском фольклоре мало отыщется примеров, когда гуси или лебеди, при всем народном почтении к ним, выступают в качестве положительных героев.

Случайно ли людская молва наделила этих красивых и сильных птиц нелестной репутацией приспешников Бабы-Яги? Похоже, что далеко не случайно и в основе сказок о гусях-лебедях лежат сведения о том, что в окружении Золотой Бабы и некоторых других великих кумиров были болваны в виде Гуся и Лебедей.

П. П. Инфантьев, совершивший путешествие к кондинским манси в начале века, рассказывает о культовом амбарчике: «Кукла была одета в разноцветные лоскутки и стояла посреди амбарчика. По ту и другую сторону истукана были расставлены 14 медных лебедей — семь самцов по правую и семь самок по левую руку. Лебеди считались покровителями птицелова…» Может быть, именно эта медная стая дала неизвестному сказочнику сюжет для сказки о Гусях-Лебедях, утащивших Ивашечку к бабе-в-яге? Очень похоже. И на этот вопрос еще предстоит найти ответ.

Почитание лебедя мы находим также у многих других урало-алтайских народов, а также у финских и тюркских племен (сибирских татар). У вотяков-язычников в честь этого представителя богов ежегодно устраивался праздник, который проходил в священных рощах. Главный бог Soltan приносился на это торжество двумя лебедями.

Обратим внимание на имя главного бога — Солтан и оставим в памяти.

По мнению идолопоклонников, сильные шаманы способны превращаться в зверя, рыбу и большею частью в птицу — ворона или коршуна. Могут вызывать пожары, град, гром. На шамана надо было учиться, начиная с молодых лет. Часто шаман сам выбирал себе преемника, чувствуя приближение старости или тяжелой болезни. Важной частью шаманской науки считалось камлание. Вот как описал его Г. Старцев в своей этнографической книге «Остяки»: «Шаман принимал самые различные позы: вертелся, приседал, скакал. Иногда же казалось, что его трясла лихорадка и тошнило; губы, туловище и ноги начинали дрожать. В бессвязном крике, пении и плаче можно было уловить определенные мотивы с повышением или понижением голоса.

Крайне характерными были моменты, когда шаман приставлял края бубна к пояснице, к изгибу левой ноги и туловища, прикасался к детородному члену и орал. При этом правая нога и левая рука поднимались и опускались одинаково равномерно и делали одни и те же движения в разных направлениях. Было семь сеансов — колен с перерывами. С каждым коленом шаман становился энергичнее, лютее, страшнее. Жуткое впечатление произвел он на зрителей, вызывая духа женщину. Тогда он трясся и ревел…» И хотя книга Старцева вышла лет на сто позже «Руслана и Людмилы», в описании северных колдунов в них упоминаются одни и те же присущие шаманизму атрибуты: ученичество у колдуна, глухой лес, гром и молния, вызов женского духа и последующие отрицательные эмоции:

Мы уже говорили, что Наина должна была принадлежать к одному из финно-угорских народов Северного Урала, которым обязана своим именем, не упомянутым ни в одном из известных толкователей имен собственных.

Пушкинская Наина унаследовала свое имя от хантыйского «най», что означает одновременно и «женщина» и «пламя». Наина, най — женщина-пламя, жгучая красавица, душа огня, фея пламени. Сегодня трудно предполагать, где подсмотрел Пушкин Финна и шаманку Наину, но совпадение слишком явно, чтобы быть случайным. И если все-таки допустить, что Наина — результат авторского вымысла поэта, то Йома и Сорни-най — реальный, некогда существовавший языческий идол, главное женское божество уральских угров, известный под именами Има, Йомаль, Юмала.

В древней языческой Руси влияние кудесников и волхвов было чрезвычайно велико, но с приходом христианства постепенно ослабело. В этом процессе язычество приобрело новые причудливые формы: от канонизации языческих святых до превращения их в сказочные персонажи, подобные Яге и Наине.

Ведуны и ведьмы со временем утратили свое искусство, затаились на далеких окраинах и в глухих лесах. Дольше других просуществовали колдуны в безбрежных сибирских урманах, дожив до тех дней, когда принадлежность к шаманской касте стала считаться контрреволюционным деянием со всеми вытекающими последствиями.

Сгореть на священном огне, чтобы стать человеком?! Именно эта языческая идея заложена в основу сказки о племяннице Бабы-Яги — Царевне-лягушке.

Среди тех немногих, кто занимался изучением русской народной сказки, профессор Ленинградского университета В. Я. Пропп, оставивший после себя несколько трудов о сказке, самым значительным из которых следует считать книгу «Исторические корни волшебной сказки». В этой фундаментальмой работе Пропп подробно остановился на предполагаемой родословной Яги, сделал подробный анализ ее характера, внешнего облика, аксессуаров и атрибутики, ей присущих, попытался отыскать корни рода славянской Яги в фольклоре Африки, островов Океании, в Северной Америке, связывая ее происхождение с древним обрядом инициации.

Увлеченность гипотезой о связи обряда инициации с мифами о существах, подобных Яге, по-видимому, помешала ученому внимательно присмотреться к другим возможным версиям, в результате чего от внимания ускользнули чудесные фольклорные источники северных народностей нашей Родины. Возможно, при более тщательном их рассмотрении сегодня не возникало бы вопроса о прототипах Бабы-Яги и самом ее имени.