– Подожди-ка. То есть ты должна появиться через пару недель с тридцатью пятью тысячами долларов, если рассчитываешь продолжить обучение? – переспросила она, глядя на меня расширившимися от ужаса глазами. – И как, черт возьми, ты должна это сделать?

Я призналась, что понятия не имею. И сказала, что не зарегистрировалась на занятия и только и делаю, что фантазирую, как бы сбежать куда-нибудь – неважно куда – и скрыться от всего мира, пока я не соображу, как быть дальше. Я рассказала ей, что никак не могла заставить себя открыть глаза родителям на истинное положение дел и что ошибочно воображала, будто практика в ELLE каким-то магическим образом все исправит. Правда заключалась в том, что я не знала, как исправить свою жизнь, мне хотелось просто перечеркнуть ее и начать все сначала.

Я заплакала.

– Я просто продолжаю выталкивать эти мысли из головы, игнорировать их и притворяться, что никакой проблемы нет и все как-то само собой рассосется, – сказала я, утирая слезы. – Но я понимаю, что как только я расскажу обо всем родителям, это станет реальностью и мне придется ее принять. Мне придется признать тот факт, что я во всем провалилась, я никогда не окончу Нью-Йоркский университет, никогда не стану писательницей. Так что вместо этого я продолжаю лгать. Я лгу, и лгу, и потом опять и снова и так без конца, просто потому что не могу больше говорить правду.

Я подняла на нее взгляд. В ее лице читалось искреннее сочувствие и решимость, совсем как в тот раз, когда она поправляла мой макияж в хранилище косметики. Не жалость, не сочувствие, а такое выражение, которое говорило: «Ты не одна».

– Вот почему я считаю, что этот гребаный мир такой пропащий, – произнесла она. – Это несправедливо. Это так несправедливо, Лора. Правда в том, что этот мир не создан для таких как ты и я. Мы не помещаемся в эти правильные коробочки, которые он для нас приготовил, мы не отвечаем всеобщим представлениям о том, кто такой писатель и каким он должен быть. А самое смешное, что, если бы люди просто дали нам шанс, если бы они перестали заставлять нас умещаться в эти дурацкие маленькие коробочки и просто позволили бы нам быть теми, кто мы есть, мы бы выдали им лучший текст, какой им доводилось читать за долгое время.

Я не была уверена, что вполне ее поняла. Я до сих пор не уверена.

– Что же нам делать? – спросила я.

– Я думаю, – ответила она, осторожно подбирая слова, – нам нужно научиться чувствовать себя комфортно вне этих коробочек. Мы должны найти способ обойти систему. Мы должны нарушить правила, и нельзя допустить, чтобы мы сожалели, что нарушили их, ни на одну секунду. Это для нас единственный путь. Единственный способ заявить о себе. Единственный способ выжить.

Я уже хотела попросить ее дать более подробные объяснения, уточнить у нее, какие правила я должна нарушить, чтобы вернуться в университет, когда заметила, что Кэт вдруг резко переменилась. В тот момент она ослабила оборону и позволила себе быть уязвимой. Как будто она сняла с себя доспехи и показала мне, что под всем этим богатством, статусом и красотой она была и остается лишь человеком, но Кэт испугалась и снова надела броню, прежде чем я успею причинить ей боль. Она поставила бокал на стол и посмотрела на часы.

– Нам пора, – сказала она.

Она подала знак официанту, попросила внести сумму в счет ее комнаты, и мы вместе отправились наверх, чтобы я забрала рюкзак.

Я удивилась, когда она спустилась в лобби вместе со мной. Боб ждал снаружи, как всегда, но в этот раз Кэт решила поехать с нами.

– Мне нужно встретиться кое с кем в Бруклине, – пояснила она, запрыгивая в машину вместе со мной.

Поездка через мост пролетела так быстро, что я опомниться не успела, как кроссовер затормозил перед дверью моего дома. Кэт за всю дорогу не обмолвилась со мной ни словом.

И уже когда я вылезала из машины, Кэт окликнула меня:

– Эй, Лора, – сказала она, – давай продолжим работать вместе.

– Хорошо, – ответила я, выпрыгивая из машины, немного удивленная.

Боб закрыл за мной дверь, и я прошла к водительской стороне автомобиля.

Кэт опустила стекло и высунула голову из окна.

– Мы хорошая команда, ты и я.

Я рассмеялась, испытывая облегчение.

– Да, это правда, – прокричала я вслед отъезжающему кроссоверу.

Я смотрела, как она еще сильнее высунулась из окна и послала мне воздушный поцелуй.

– Доброй ночи! – прокричала она.

Я лежала в кровати, вымотанная, но успокоенная. Все, что было связано с Нью-Йоркским университетом, мои оценки, и стипендия, и родители – все это висело у меня на сердце тяжким грузом, преследовало меня, угрожая в любую секунду разрушить мою жизнь. Ни о чем из этого я не рассказывала ни душе. Просто не могла. До сегодняшнего вечера. А теперь, когда я открылась, положение вещей уже не выглядело таким ужасающим. Если Кэт по-прежнему хочет работать со мной, даже зная о моих секретах и лжи, значит, возможно, не все потеряно. Может быть, все еще будет в порядке. Может быть, я смогу найти способ нарушить правила и следовать за мечтой.

Коля,

здесь я никому не могу доверять. За исключением, быть может, этой практикантки: она такая наивная и доверчивая. В офисе больше не безопасно, так что я стараюсь там не появляться, если только в этом нет серьезной необходимости. Уверена, там кто-то из ФБР, но я пока не выяснила, кто именно. Я уволюсь, но мне нужно еще немного продержаться. До тех пор, пока я не улажу еще одну вещь.

Кстати, мне нужна помощь с проектом. Можешь найти четыре или пять бывших моделей (в возрасте примерно 30–35 лет) и сфотографировать их на открытом воздухе? Задний план должен быть таким размытым, чтобы его невозможно было идентифицировать. Позаботься о том, чтобы типажи отличались.

Я пришлю тебе имена и детали о компаниях, которые я для них придумала, а затем тебе нужно будет сделать сайты для их «стартапов».

Постарайся все сделать как можно скорее.

Олеся

ок сделаю

даже не хочу знать зачем все это lol

ты хоть выходишь из отеля

ты такой параноик

пойди погуляй, подыши свежим воздухом

проветри мозги