— Уинни, в своем подвале я поселить вас не могу, — выкрутился я, вместо того чтобы прямо заявить: «Кухарка и экономка мне не по карману».

— А что с ним не так, с подвалом?

— Там сыро.

— Больших денег я не запрошу, — заверила Уинни. — Ваша мать все равно мне недоплачивала. По старой привычке. А вам я пригожусь, готовить буду. Заодно приберусь на чердаке, там и место для меня найдется.

Откуда она узнала про чердак, я понятия не имел. Одно время я подумывал устроить там однокомнатную квартиру и сдавать ее в аренду, но прямо под ней располагались две единственные спальни в доме, одна из которых служила мне кабинетом, и мне было неприятно думать, что у меня над головой будут шастать чужие люди. Так чердак и остался пустым. Кроме моей спальни и кабинета, остальные комнаты дома находились на нижнем этаже, в гостиной и столовой с диваном я принимал близких друзей. Единственным подходящим для Уинни местом оставался теплый и пустующий чердак. Окончательно мою решимость поколебало замечание Уинни: «А вам я пригожусь, готовить буду». Соблазн и вправду был велик. Я представил себе, как буду приглашать друзей на ужин в узком кругу после спектаклей. Какие приятные обеды смогу устраивать — продуманные, с хорошей сервировкой. Вдобавок Уинни умела выгодно закупать провизию.

— Сэкономлю вам целое состояние, чтобы не растратили в ресторанах, — решила Уинни, ибо это и вправду было окончательное решение. — А когда продадите особняк матери, будете как сыр в масле кататься.

Я не стал упоминать о том, что после уплаты налога на наследство от имущества моей покойной матушки ничего не останется: из упрямства она вела свои финансовые дела из рук вон плохо. Но привычка питаться в лондонских ресторанах и вправду все больше осложняла жизнь, так как и еда, и обслуживание не выдерживали никакой критики.

— В таком случае, Уинни, вам придется самой устраиваться на чердаке. Конечно, я попробую вам помочь с вещами, но предупреждаю: я занятой человек.

— Вещей у меня немного, — заверила Уинни.

Увидев мой дом, она изрекла:

— Трясина отчаяния — если помните, была такая у Беньяна.

Тем не менее она поселилась на чердаке. Я дал расчет Айде и поручил себя заботам Уинни.

Моя жизнь действительно изменилась. Способности Уинни поражали воображение. За исключением кабинета, который я запирал всякий раз, покидая дом, и в который Уинни не могла проникнуть, она проникала повсюду. Дополнительных расходов потребовала только новая кухонная плита для нее. Я не следил за занятиями Уинни, но не мог не удивляться, видя, как она ухитряется содержать в чистоте весь дом от подвала до чердака, причем в такой чистоте, что я наконец узнал, какой вид открывается из окон моей гостиной, и привык ежедневно находить собственную постель заправленной. Всего этого Уинни добилась в рекордно короткие сроки. Не прошло и недели, как я начал приглашать друзей в гости и делил с ними изумительно вкусную, необычную еду, приготовленную как надо.

— Повезло же тебе! — слышал я от друзей. Среди них нашлись и такие, которые охотно переманили бы Уинни к себе, представься им такой шанс. Серебро и хрусталь моей матушки сверкали на столе. Уинни ничего не имела против поздних застолий. Приготовленные ею блюда всегда были восхитительными.

— О, как изысканно! Как ей это удается?

— Кстати, с кем это она ссорится у себя в кухне?

— С самой собой.

Дело в том, что Уинни, убирая со стола и подавая нам кофе, не переставала бормотать себе под нос, а потом до гостиной доносились отголоски ее одиноких кухонных побоищ.

Я театрал, поэтому странности в поведении Уинни импонировали моему художественному восприятию. Мои друзья тоже не остались равнодушными к происходящему. Оно приводило их в восторг. Стоило Уинни покинуть комнату, как ее наперебой начинали называть редкой удачей и сокровищем. Одна из моих молодых знакомых, актриса, которой случалось навещать мою матушку, зорким глазом подметила то, на что не обращал внимания я: пара моих стульев недавно обзавелась новой обивкой с настоящей диагональной вышивкой по канве.

— Вы распорядились закончить вышивку вашей матушки, — заметила она. — Помню, она работала над ней все прошлое лето. Когда я видела вашу матушку в последний раз незадолго до смерти, она как раз сидела на террасе с этой вышивкой.

— Почему вы решили, что это работа моей ма? — спросил я.

— Узнала рисунок — смотрите, он венецианский, над ним она работала с особым тщанием. Только взгляните на эти красные стежки.

— Значит, сама она и закончила его.

— Нет, быть того не может. Такая работа продвигается крайне медленно. Ваша матушка просто не успела бы справиться с ней.

— Так, значит, это дело рук Уинни.

— Уинни? Но у нее столько дел — когда же ей еще и вышивать?

— Мало ли на что она способна.

Еще тогда у меня зародились подозрения. Но теперь, по прошествии времени, мне кажется, что на самом деле я не желал знать, как Уинни справлялась с работой. Это все равно что признаться, что не веришь в Санта-Клауса: а вдруг все чудесные сюрпризы разом прекратятся?

Успех Уинни у моих друзей не прошел бесследно для нее самой. У нее тоже развилась склонность к театральным эффектам, она бормотала еще усерднее, подавая овощи или кофе, а однажды, когда в гостях у меня было несколько человек, без какой-либо видимой причины влетела в комнату с матушкиным огромным страусовым веером, изъеденным молью, изображая дебютантку довоенных времен, представленную ко двору: махала перед собой веером, низко приседала, подметая перьями ковер. Комнату она покинула самым торжественным образом, пятясь спиной вперед и одарив нас еще одним низким поклоном, прежде чем скрыться. В присутствии Уинни никто не проронил ни слова, однако ее эксцентричная выходка стала темой для веселых бесед до самого конца вечера, а я был слегка сконфужен. В другой разя мирно играл в шахматы с другом, когда Уинни явилась в комнату, почему-то именно при госте решив вымести золу из камина. Она отчистила Шахматные фигурки из ящика ма, и выяснилось, что их определенно стоило реставрировать. Проходя мимо нас, Уинни бросила взгляд на доску и заявила: «Недемократично». Я предположил, что она имеет в виду королей и королев. Но в конце концов Уинни переступила границы шутки — это случилось, когда однажды после обеда я сидел у себя в кабинете и ломал голову над очередной статьей для театральной рубрики.

В такое время дня Уинни обычно сидела на чердаке и яростно спорила сама с собой. Я никак не мог сосредоточиться. Наконец я нехотя поднялся к ней.

— Уинни, — со всей мыслимой деликатностью начал я, — знаете, вы временами разговариваете сами с собой. Беспокоиться не о чем, подобные привычки есть у многих, в том числе у выдающихся личностей. Но когда у меня над головой постоянно кто-то ссорится и спорит, я просто не в состоянии работать.

— Но меня же раззадорили, — возразила Уинни.