– Золотое, что ли? – Лена, как ни странно, смягчилась. – Или, может быть, волшебное?

– Волшебное! – обрадовался я, так громко обрадовался, что к нам начали подтягиваться остальные, и первым делом любопытные Гороховы, только Василиса осталась сидеть на своём месте.

– Ну и что мне с ним делать? – спросила Лена.

– А ты попроси, чтоб оно всю правду сказало! – встрял Горохов, и ведь угадал.

– Помнишь? – кивнул я. – Из сказки Пушкина?

– Помню, конечно, – ответила Лена. – Я много чего помню. Куда говорить-то?

– Ты его прямо перед собой держи, – подсказал я. – Оно и ответит.

И Лена продекламировала, как всегда, очень торжественно:

– Свет мой, зеркальце! Скажи да всю правду доложи: я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?

Зеркальце щёлкнуло, зашипело и выдавило из себя два ужасных слова:

– Не…ты!..

Из всей фразы, которую должно было произнести зеркальце, нашпигованное электроникой, оно выбрало только «нет» и «ты», да и то как исказило!

Все вокруг засмеялись, кроме Василисы, а Лена холодно произнесла:

– Не я, значит? Это всё?

– Лен, – пролепетал я, – оно говорило! Ещё вчера! Повтори, пожалуйста, ещё раз!

– Дурачок ты, Иванушка, – внятно произнесла Лена и вернула мне зеркало.

Я уже и не слышал больше ничего. В глазах у меня потемнело, и я тихо вышел из класса.

Как я оказался на улице, не помню. Я брёл по Синеграду и думал о том, что я неудачник. Наконец я остановился. Зеркало всё ещё было у меня в руках.

Я посмотрел на него и хотел было зашвырнуть в кусты, но тут из-за кустов появился Кощей. Только его мне не хватало! Но, если честно, я обрадовался бывшему боксёру.

– Здорово! – поприветствовал он меня. – Ты куда?

В горле у меня стоял ком, и я не смог ответить.

– Ты чё? – хмыкнул Кощей. – Язык проглотил?

Я мотнул головой, а Кощей вдруг спросил:

– Вань, ты чего? Кто тебя обидел? – так спросил, словно он мне старший брат.

Я махнул рукой, мол, не смогу всего объяснить.

– Может, на речку? – Лёха заглянул мне в глаза: – Ты чего, братишка?

Я не отвечал. Вот если бы сейчас пошёл разговор о каких-нибудь моржах или перепёлках, я бы разговорился, не задумываясь.

– Слушай! – судя по всему, Кощея осенила удачная мысль. – Пошли к Нельке! Отпросим её у бати, у Эрнесто! Махнём на Синее! У меня там лодка! Порыбачим, а?!

Я улыбнулся Кощею. А он мне.

Если бы кто-нибудь из школы увидел нас в этот момент вместе, не поверил бы собственным глазам. Да я бы и сам удивился.

– Ну чего? Лады? – не отставал Кощей. – А то вообще можем по мороженому! Прикинь? Дед расщедрился! Отвалил мне полтинник. У меня ж сегодня день рождения.

– Чего ж ты молчал? – сказал я. – У меня и подарка нет…

Лёха ничего не ответил, сплюнул и спросил:

– А чё ты, зеркало матери купил? Или кому?

Я и забыл про него!

– Да так, – сказал я. – Вроде как волшебное. Изобрёл, а оно не сработало…

– Как это – волшебное? – не поверил Лёха.

– Говорящее, – объяснил я. – Надо его попросить: «Свет мой, зеркальце! Скажи да всю правду доложи: я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?!»

– Ты, конечно, спору нет! – выкрикнуло зеркальце. – Ты, царица, всех милее, всех румяней и белее!

– Ну ты даёшь! – поразился Лёха. – А говоришь, не сработало!

Я повертел зеркальце в руках и вздохнул. И мы пошли к Нельке.

В тот день ни на какое Синее озеро мы не попали. И даже на открытие выставки нас не пустили. У входа в зал мы столкнулись с Петром, он покачал головой и сказал:

– Мужики, не делайте так, чтобы я думал о вас плохо. Давайте-ка в школу. И сюда только после уроков!

– А Нельку увидеть можно? – спросил Лёха. – Мы ей рыбалку обещали.

– Нельзя, – коротко ответил Пётр. – Рыба ещё не проснулась.

Кощей открыл было рот, но Пётр не дал ему и слова сказать.

– Ты хочешь снова заниматься боксом?

Кощей кивнул.

– Всё понял или ещё раз объяснить?

Кощей снова кивнул.

– Приду в школу и проверю, – пообещал Пётр. – И чтоб ходил на все уроки!

И мы отправились назад. Шли молча, словно с Горбуньковым, с которым не о чем говорить.

– А чего это он? Про бокс намекнул? – удивлённо спросил Лёха, когда мы уже подошли к школьной калитке. – Ведь намекнул?

– Намекнул, – ответил я. – Наверное, хочет помочь. Сделать из тебя человека.

– А с чего это? – Лёха сплюнул. – Я ему сын родной, что ли? Мне отродясь никто никогда не помогал. Только дед, да и тот чаще грозится котлету из меня сделать.

– А может, хочет, чтобы ты сам себе помог, – сказал я. – У тебя дисциплина хромает. Лёх, ты же сам это понимаешь и на весь мир злишься.

– А у тебя она не хромает? Ты-то сам чего по городу шатаешься? – возмутился Лёха. – Вот возьму за ухо и отведу в школу!

– Больше не буду шататься, – ответил я. – И знаешь, чего скажу?

– Ну? Чего? Чего ты мне можешь сказать? Малявка! – разошёлся Кощей. – Да ты мне ничего не можешь сказать! Ну давай, давай, левой или правой! Вмажь! Да я тебя…

– Не быть тебе боксёром, – спокойно сказал я и вошёл в калитку.

– Чё-ё?! – крикнул Лёха. – Чё-ё ты сказал?! А ну повтори!

Но я ничего повторять не стал. Я шёл и бормотал себе под нос:

– С таким, как ты, разговор короткий – никакого разговора. Ни слова!

Открыв школьную дверь, я всё-таки оглянулся. Лёха застыл посреди двора и смотрел куда-то вверх.

Я-то думал, он всё это время испепеляет меня взглядом.

В вестибюле уборщица баба Шура проводила меня недобрым взглядом, но ругаться не стала. На втором этаже Роза Максудовна схватила меня за локоть и недовольно произнесла:

– Сколько можно ходить за мелом? и отпустила.

Так, практически без препятствий, я добрался до своей парты.

Но тут ко мне пристала Василиса, как-то уж очень заботливо:

– У тебя всё нормально?

Я пожал плечами. Неохота мне было отвечать.

– Если у тебя что-то не так, я могу помочь, – сказала она. – Ты не стесняйся.